. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кларк? А что еще ему оставалось делать? Во-первых, требование рабочих — убрать иностранцев — само по себе национал-шовинистское, хотя и справедливое в тех случаях, когда иностранные рабочие занимают привилегированное положение. Но нельзя же требовать от Кларка, чтобы он согласился уволить самого себя? Этого не позволяли ни его личные интересы, ни интересы дела.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, национал-шовинистских брожений тоже хватало повсюду. Ведь принцип divide et impera[91] был испытанным политическим оружием Габсбургской империи. Настроить южных славян, румын и представителей прочих наций против венгерской революции — тоже один из ходов этой политики. А у Кошута не хватало политической дальнозоркости, чтобы протянуть им дружественную десницу. Немцы же и с венграми обращаются свысока. По словам эрцгерцога Иштвана, Лазар Месарош, императорский офицер, впоследствии военный министр революционного правительства, — «ein gemeiner Ungar» — «всего лишь обычный венгр». Ну а Сечени? Он то жалеет венгров и превозносит их до небес, то смешивает с грязью. Когда демобилизованные итальянцы еще не собирались передавать свое оружие национальным гвардейцам, он жалуется: «Все довольны своим положением, за исключением чистопородных аристократов». Замечу мимоходом, что этот Месарош, «gemeiner Ungar», несколько месяцев спустя схлестнется с Петефи, потому как капитан Петефи не носит предписанный формой галстук…
Ну, да ладно! Происходят события и поважнее: очередные рабочие волнения. «Хилд прислал донесение, что каменщики волнуются», — пишет Сечени 13 июня. Архитектор Хилд и Кларк под руководством Сечени в ту пору трудятся над сооружением зала заседании венгерского парламента.
Сечени окончательно утрачивает способность трезво оценивать происходящее:
«Кошут совершенно вошел в роль Робеспьера… Он определенно велит меня обезглавить».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какое там «обезглавить», у него и в мыслях этого не было! Но Сечени, которому хотелось бы найти какой-либо «третий путь» между реформами и абсолютной монархией, нигде не находит, да и не может найти себе места. Человек такого типа в ходе революции неизбежно оказывается обезглавлен — если не в физическом, так в переносном смысле. Или же переходит на сторону неприятеля. Если чувство чести достаточно глубоко — сам обрывает свою жизнь. Правда, есть и еще один путь, который как раз избрал Сечени: спастись безумием…
Адам Кларк, стиснув зубы, не перестает трудиться; Сечени теперь даже и не совсем понимает, чего ради «А. Кларк не щадит себя». А Терни Кларку теперь, когда идет сборка цепей, когда наступает завершающий момент, шлет совет: «Приезжайте позднее».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я бы не сказал, что Сечени изменил своему детищу, даже если и написал 4 июля Терни Кларку такие предательские слова. На следующий день он заносит в дневник:
«Сегодня навесят цепи между вторым и третьим пилонами. Пожалуй, я все же увижу мост завершенным».
9 июля:
«А. Кларк обедает у нас. В течение четырнадцати дней будут натянуты еще три цепи. Итак, двадцать третьего! Но отпущено ли нам столько времени?»
Однако эти мрачные мысли опять сменяются активными делами:
«Еду с Кларком в Буду — насчет тоннеля…»
Неуклонный ход строительства он выдвигает основным аргументом против обвинений Кларку. А Кларка обвиняют в том, что он саботирует. Обычная история: в газете появляется заметка некоего борзописца — болтовня, содержащая всякого рода намеки, этакое размышление.
«Строительство Цепного моста чудовищно затянулось. Некий лунатик, подвергнутый действию магнетизма, не так давно поделился с нами весьма утешительным предсказанием, что мост будет открыт в 1900 году, в день Иштвана. Для испытания прочности первым пройдет по нему член апелляционного суда из Хевеша, избранный в 1848 году, потому как грехи его тяжелее, чем доверху груженные ломовые подводы из Ваца. В тот же час зажжется первый газовый фонарь, но что гораздо знаменательнее, в кафе-мороженом у Фишера сорвется с уст marquere
