Работа в поле не ждала, да и день выдался погожий. Мы встали и, уходя, потихоньку прощались с дедушкой. Но плач детей и женщин разбудил его, и нам стоило большого труда убедить его, что мы прощаемся «покамест», мол, «в поле увидимся».
Он заявил, что непременно придет, а сам совсем уж задыхался.
— Наверное, воспаление легких у них…
С ним была бабушка; увидев до чего он плох, послала за священником.
— Выходит, я таки умру, а я ведь обещался пойти на луг.
— Это даст вам сил для пути… — напутствовал его священник, и бабушка пошла его проводить.
Дедушку ответ, казалось, удовлетворил, он лежал тихо, и лишь по тому, как тяжко вздымалась грудь, бабушка поняла, вернувшись, что жизнь еще не покинула его.
Она тихонько села у постели и стала молиться. Потом вышла ненадолго за дом, в огород, намереваясь вскоре вернуться взглянуть на него.
Она ведь тоже не могла и минуты усидеть без дела — вот и принялась полоть грядку. Задумавшись, замешкалась немного, а когда вбежала в дом, застала дедушку при последнем издыхании: он лежал посреди комнаты, в исподнем белье, но с сумкой через плечо, а рядом — топорик.
Он уже отходил, и пока бабушка созывала ближайших соседей, дедушка скончался.
И не успела еще вырасти второй раз трава на его могиле, как ее раскопали и положили к покойному нашу вторую мать, которая была нам настоящей матерью; и ее тоже лишь смерть оторвала от работы на благо своих детей.
Ради нас они жили, отказывая себе во всем, для нас работали без отдыха до последних дней своих, и пусть им будет пухом словацкая земля!
Перевод Л. Васильевой.
Через деревню течет ручей, а вдоль него, петляя и перескакивая порой на другой берег, вьется дорога к дворам. Вся деревня словно смотана в клубок вокруг лавки с корчмой и деревянной школы, в которой учит деревенских ребятишек читать и писать по катехизису отставной солдат, беспутник и пьяница. Несколько новых крестьянских изб виднеется в стороне.
Среди них — изба Мацо Грбаня (у которого только-только первая жена померла, а он уж и вторую схоронил), стоит особняком шагах в пятидесяти — шестидесяти от остальных домов на нижнем конце деревни, у самой дороги, под горкой.
Изба деревянная, хлев тоже, но зато под избой со стороны дороги — каменный подвал.
Чуть пониже, за дорогой, — мельница с запрудой и довольно глубокий омут; здесь любят купаться школьники да и ребята постарше. Тут же конюхи купают лошадей, а хозяйки — поросят, — словом, это любимое место купания людей и животных, окруженное зарослями высокого ольшаника и густого ивняка.
Летом там стоит такой крик, свист и пение часов до одиннадцати ночи, что покойница первая жена Мацо Грбаня, «привидение» (о ней речь впереди), когда лежала больная, из-за этого шума иной раз не могла заснуть до самой полуночи.
Ну да теперь-то она уснула на веки вечные. Как раз на Петра и Павла ее схоронили.
Болела она всего три недели, но расставалась с этим светом с легким сердцем.
Родители ее уже померли, детей не было, а муж, кто знает отчего, был ей словно чужой.
Женились они не по большой любви, скорее родные уговорили, потому-то и за все пятнадцать лет, что прожили вместе, так и не привыкли друг к другу. Анна, жена, может, и привыкла бы, но Мацо не мог.
Хотя ссорились они довольно часто, он ее не бил и со двора не гнал; но все же любви меж ними не было. Мацо куда больше любил бы Цилю Мушкову, если бы та, чтобы досадить ему, не вышла замуж за другого.
Анна сначала ластилась к Мацо, однако сердца его растопить не смогла, и тихо несла свой крест, а работа помогла забыть про любовь.
Она стряпала, стирала, что муж прикажет — все исполняла, — словом, жили они, как большинство людей.
Просила она у бога детей, но их все не было; пришлось ей смириться и с этим уделом. Она стала даже думать, что бог им добра желает, не благословляя детьми, — неизвестно еще, стал бы их Мацо любить, если она ему не мила: а он о детях и не поминал, видно, и не хотел их.
Она слегла, бог знает, от какой болезни. Доктора она не просила, и Мацо не позвал. Лечили ее соседки; навещая, утешали, приносили всякие коренья, отвары, окуриванья и мази, но Анна так и таяла на глазах.
