Но Торстен сказал бы тоже: «Вы, товарищи, живущие на свободе, не знающие карцера, не знающие одиночного заключения, не осуждайте Крейбеля с такой легкостью и поспешностью. Не у каждого коммуниста закованная в броню душа».
Он сказал бы им: «Не все, проявившие слабость, стали вашими врагами. Помните, что эти товарищи страдают от разлада в их жизни гораздо сильнее, нежели крепкие, здоровые люди, нежели те, кто быстро может забывать, кого не преследует навязчивая идея очередных истязаний».
Торстен умный человек, умеющий глубоко видеть. Он не станет делать поспешных выводов. Он поймет его, поймет его состояние. Но одобрит ли он его?
Нет! Никогда! Он слишком требователен и к себе и к другим. Он слишком активен как революционер. Он никогда не одобрит такое поведение.
В подобные вечера Крейбель возвращается домой разбитый, подавленный, в разладе с самим собой.
Ильза замечает, что муж снова постепенно от нее ускользает. Беспокойство, охватившее его, передается и ей. Она догадывается, что его снова влечет к партии, И она борется за своего мужа, борется за сохранение своей маленькой семьи, старается оградить ее от новых забот и несчастий.
Как-то раз, когда Крейбель снова поздно возвращается домой и, мрачный, молча ложится рядом с женой, она не выдерживает — обхватывает его голову руками и, покрывая ее слезами и поцелуями, начинает упрашивать, умолять его не подвергать себя и свою семью новой опасности, не связываться с товарищами, всегда помнить о том, что он пережил.
— Если ты опять туда попадешь, я не выдержу… Я лишу жизни… и себя и ребенка! Второй раз тебе оттуда не выбраться.
Крейбель обнимает дрожащую, плачущую жену. Он ничего не говорит, откидывает ей волосы с мокрого лица и прижимает к себе.
— Почему ты скрываешь от меня свою тревогу?
— Тебе нечего бояться, Ильза, я останусь в стороне. Я уже раз обжегся. — В этот момент Крейбель действительно верит тому, что говорит. — Зачем ты себя мучаешь? Зачем создаешь напрасные заботы?
— Ты… ты стал такой странный. Всегда угрюмый, неразговорчивый. Приходишь поздно домой. Ты думаешь, я не замечаю, как ты изменился?
— Это верно! Я слишком много думаю о товарищах.
— Подумай хоть раз о себе. Один раз! И чуточку — о нас. Так ведь нельзя жить!
Крейбель бредет вдоль Остербек-канала. Навстречу идет человек, фигура и походка которого ему кажутся знакомыми. Человек смотрит на него удивленно, затем направляется к нему быстрыми шагами.
— Здорово, товарищ Крейбель! — протягивает он руку. — Я все надеялся встретиться с тобой. Я уже давно знаю, что ты на воле, но — сам понимаешь — не хотел к тебе заходить.
Теперь Крейбель узнает его и от изумления не может вымолвить ни слова. Это Боллерт, из союза металлистов. Такое восторженное приветствие?.. Еще два года тому назад на каком-то собрании он поносил Крейбеля, называл его «коммунистическим подонком», «безответственным подстрекателем». Будь осторожен, у него может быть плохое на уме.
Боллерт, крепкий, приземистый мужчина, идет рядом с Крейбелем и шепотом сообщает новости:
— Ты слыхал о листовках у Кальмона?
Крейбель отрицательно качает головой.
— Нет? Потрясающая вещь! Замечательно проделано. Наши товарищи здорово работают, доложу я тебе!
Наши товарищи? Крейбель молчит.
— Взять, к примеру, вчерашний случай. Понимаешь, у Кальмона работает один упаковщик, Карл Эндруш, я его знаю, он был раньше членом социал-демократической партии. После гитлеровской истории — воды не замутит. И вот он как-то сострил насчет Рема. Представляешь, конечно, в каком духе. Об этом стало известно руководству национал-социалистской заводской ячейки, и человека уволили за оскорбление члена правительства. Это произошло вчера. А сегодня утром — обрати внимание, сегодня же! — все рабочие, предприятия получили маленький листочек за подписью КПГ. Ни одна душа не знает, каким путем эти листки попали на завод. В листовках спрашивается, стоит ли из-за такого гнусного развратника, как Рем, лишать куска хлеба старого рабочего, проработавшего на предприятии одиннадцать лет? Листовка призывает коллектив добиваться всеми мерами возвращения уволенного на работу. Ну, я тебе доложу, подействовало, как взрыв. В особенности скандалили женщины-работницы. Сегодня после работы было общее собрание. Коллектив рабочих требует возвращения уволенного на работу. Наци вне себя.
