16 мая.
Листьев что-то не видать ещё. Через неделю год будет, как прежняя моя корова сдохла. Ландышей нажралась и сдохла. В этом году все ландыши заранее повыдергаю.
17 мая.
Сегодня очень рано проснулся. Смотрю в окошко — а небо какое-то зеленоватое, и кружочки на нём повсюду чёрные, а из кружочков будто бы палочки такие лучистые разбегаются. Не знаю, что это было такое.
Сосед тоже видел.
18 мая.
Поссорился с соседом. Говорю — листьев что-то долго нет. А он говорит — и не будет. Совсем дурак. Весь день полол ландыши.
19 мая.
Хотел сегодня посмотреть, что там на заборе висит. А только смотрю — там уже и нет ничего. Ландышей уже не осталось, все повыдергал. Что же это было-то?
23 мая.
Сдохла корова. Объелась ландышами. Где она их нашла — не знаю! Всё вроде прополол. Что же это было-то на заборе? Теперь уже никогда не узнаю. Листьев что-то так и нету.
— А раньше у вас была какая-нибудь профессия?
— Да… я преподавал санскрит.
— Когда?
— В 95. Или 94… В Киеве.
— О! Моя дочка как раз недавно была в Киеве!
— Красивый город.
— Очень, очень красивый город!
Старушка закашлялась.
— Ваша социальная работница сказала мне, что в России вы работали в овощном магазине…
— Да… То есть… Ну, в общем, да.
— Понимаю, понимаю. Вы работали в России в овощном магазине, а в Киев ездили преподавать санскрит.
— Да, иногда…
— Сложный язык!
— Да.
— Очень, очень…
Старушка опять закашлялась.
— А у вас ведь есть диплом парикмахера?
— Парикмахера? Ах, да, парикмахера.
Я подумал: «Моё прошлое так же темно, как моё будущее».
— Почему же вы не хотите работать парикмахером? Это очень хорошая специальность…
— Я плохой парикмахер… Очень, очень плохой.
— Понимаю… Ну что же, я считаю, что вы сделали правильный выбор, решив учиться на водителя грузовика. И вы нашли прекрасные курсы, очень, очень…
— Может быть они немного дорогие…
— Что вы! Вполне умеренная цена для таких хороших курсов. Я надеюсь, мы сможем вам помочь в оплате…
Старушка опять закашлялась.
— Астма? — спросил я.
Она кивнула и продолжала кашлять.
— У меня тоже астма, — вздохнул я.
Она кашляла и кашляла, всё больше краснея. Я пробовал вспомнить 94 или 95 год и не мог.
Старушка перестала кашлять и сидела, раскрыв рот и вытаращив глаза.
Она не дышала.
Я пошёл к секретарше.
— Эта женщина, с которой я говорил…
— Ну?..
— Она, кажется, умерла.
Секретарша вскочила и побежала в кабинет. Какое-то время я стоял возле её столика, прислушиваясь. Потом повернулся и пошёл к лифту.
Мой лучший друг нервно прохаживался туда-сюда перед подъездом и курил одну сигарету за другой.
Он сразу бросился ко мне.
— Ну как? Дали? Да? Дали? Или не дали? Нет? Не дали? Дали или не дали? Ну что ты молчишь? Говори!
— Чёрт его знает, друг… — сказал я.
И мы взвалили на плечи наши тяжёлые мешки и ушли в хмурую осеннюю ночь.
— Ну вот, теперь огурчиков, капустки квашеной… Ага! Полнёхонька!
Лесник схватил бутылку, плеснул немного на стол и поднёс спичку. По столу забегал синий огонёк. Лесник улыбнулся.
— Так, остудить теперь…
Он закупорил бутылку и, открыв дверь, воткнул её в ближайший сугроб.
Снег кончился. Над головой простиралось бескрайнее звёздное небо.
Лесник закрыл дверь и подбросил дров в печку.
— Ну вот, капустки теперь… Закончилась что ли? Закончилась. Ну и бог с ней, и без капусты хорошо… — бормотал лесник, присаживаясь перед печкой, — и с капустой хорошо, и без капусты хорошо. И так хорошо, и эдак хорошо. И здесь хорошо, и там…
Лесник потряс головой. Он чуть было не задремал.
— Картошечка, — он поставил на стол таганок, — лучок, огурчики…
Стаканчик… Ага! Ну всё, можно…
Лесник приоткрыл дверь, нашаривая рукой бутылку. Потом открыл дверь шире и стал шарить по сугробу двумя руками. От холода, идущего в комнату, проснулась кошка и недовольно мяукнула. Лесник вышел и прикрыл за собой дверь. Через минуту он снова вошёл, потирая озябшие руки. Какое-то время он стоял, задумчиво глядя на кошку. Потом снова вышел, и его не было дольше.
— Так не бывает… — сказал он, входя и садясь перед печкой. — На тыщи вёрст вокруг — ни души, — объяснил он кошке.
Кошка равнодушно закрыла глаза.
