Вдруг с улицы послышался шум борьбы, удары палок, звон стекла, топот бегущих ног, голоса женщин, затем лай собак. В глазах женщины отразилось беспокойство, но мужчина, не обращая внимания на шум, продолжал мельчить пальцами гашиш.
— Мне так трудно добираться сюда незамеченной! — воскликнула женщина. — Сначала дойти до Гамалийи, оттуда до Даррасы, а потом через пустыню к твоему дому!
Он склонился к ней совсем близко, так что ощутил запах се тела, и, не переставая крошить гашиш, пошутил:
— Я не против навестить тебя в твоем доме.
Если бы ты сделал это, — улыбнулась женщина, — никто не посмел бы тебе помешать. Сам Батыха посыпал бы тебе дорогу песком. Но потом они отыгрались бы на мне!
Гладя его жесткие усы, она игриво проговорила:
— Но ты тоже рискуешь, принимая меня в своем доме, ведь твоя жена может узнать об этом.
Бейюми оставил гашиш и обнял ее с такой силой, что она застонала и прошептала:
— О боже! Убереги нас от любви футувв!
Он отпустил ее, гордо вскинув голову и выпятил грудь, как индийский петух.
— Существует лишь один футувва, а остальные — молокососы.
Гладя его поросшую волосами грудь, женщина стала поддразнивать его:
— Ты футувва над людьми, но не надо мной. Он легонько ущипнул ее и ответил:
— А ты венец на голове футуввы! — Протянул руку к подносу и взял с него кувшин. — Отличное пиво!
— Но у него очень сильный запах, его может учуять мой дорогой муженек!
Он сделал несколько глотков прямо из кувшина и, утолив жажду, продолжал готовить кальян:
— Подумаешь муж! Я видел его несколько раз — он смахивает на сумасшедшего. Первый мужчина на нашей улице, занявшийся женским делом — совершением обряда зар.
Следя за тем, как Бейюми раскуривает трубку, женщина задумчиво проговорила:
— Я обязана ему жизнью, поэтому и терплю его. От него нет вреда, да и обмануть его ничего не стоит.
Он передал ей кальян, она сделала несколько жадных затяжек и выпустила густую струю дыма, закрыв глаза от удовольствия. Он в свою очередь затянулся несколько раз, говоря между затяжками:
— Брось его! Он играет тобой, как ребенок игрушкой. Женщина насмешливо пожала плечами.
— У моего мужа нет другой заботы в этом мире, кроме как избавлять бедняков от ифритов.
— А ты его еще ни от чего не избавила?
— Бедная я, бедная! Достаточно взглянуть на его лицо, и все станет ясно без слов.
— Неужели ни разу в месяц?
— Ни разу в год! Он не обращает внимания на жену, так как поглощен ифритами других людей!
— Чтоб его самого оседлали ифриты! Л какую выгоду от этого он имеет?
— Никакой! — Женщина растерянно покачала головой. — Если бы не его отец, мы бы давно умерли с голоду. Но он убежден в том, что его призвание — делать бедняков счастливыми, освобождая их от ифритов.
— А кто его призвал?
— Он утверждает, что именно этого желал для своих потомков владелец имения.
В узких глазах Бейюми появился интерес, он отложил трубку и спросил:
— Он сказал, что этого хотел владелец имения?
— Да…
— А как ему стало известно это желание?
Женщина насторожилась, испугавшись, что разговор этот может иметь неприятные последствия. Поэтому она объяснила уклончиво:
— Так он толкует предания о Габалауи, исполняемые поэтами.
Бейюми принялся набивать новую трубку.
— Собачья улица! — воскликнул он. — А квартал Габаль самый мерзкий! Из него вышел знаменитый шарлатан. А теперь они повторяют небылицы об имении и о десяти условиях, утверждая, будто владелец имения — их дед. Вчера этот негодяй Габаль обманом присвоил имение, а сегодня этот слабоумный толкует вкривь и вкось россказни поэтов! А завтра станет утверждать, что слышал это от самого Габалауи!
— У него нет других намерений, кроме как исцелить бедняков от ифритов, — заметила обеспокоенная Ясмина.
Футувва шутливо зарычал и сказал:
— Кто знает, может быть, и в имении сидит ифрит?! Затем громко, рискуя нарушить тайну свидания, крикнул:
— Владелец имения мертв! Или все равно что мертв! Так–то, сукины дети!
Ясмина перепугалась не на шутку и, чтобы напомнить ему, зачем она пришла, принялась потихоньку снимать с себя платье.
Угрюмое выражение постепенно сошло с лица Бейюми, и он уже не сводил с нее загоревшихся глаз.
