29.
О Габалауи! Как терпишь ты такую несправедливость?!
Этот вопрос Габаль задавал себе, лежа в тени скалы, у которой, как рассказывали предания, встречались Кадри и Хинд и был убит Хумам. Он смотрел на заходящее солнце, которое заволакивалось дымкой. Он не был склонен к уединению, так как всегда был занят делами, но сейчас почувствовал необходимость побыть одному: душа его была потрясена тем, что произошло с родом Хамдан. Может быть, здесь, в пустыне, замолкнут наконец голоса, полные упрека, восклицавшие, когда он проходил мимо окон: «Предатель! Подлец!» Внутренний голос вторил им: «Нельзя жить в довольстве за счет других!» Хамданы — его родня. Его отец и мать из рода Хамдан и похоронены на кладбище этого рода. А хамданов так жестоко, так несправедливо обидели, лишили всего, чем они владели! И кто же? Его благодетель! Человек, жена которого вытащила его из грязи и ввела в круг потомков тех, кто жил в Большом доме… Все дела на нашей улице вершатся путем насилия. Никого не удивляет, что хамданы заперты в своих домах, как в тюрьме. Никогда наша улица не знала ни справедливости, ни мира. С тех самых пор, как были изгнаны из Большого дома Адхам и Умейма. Разве тебе не ведомо, Габалауи? А ведь несправедливость будет чувствовать себя тем вольготнее, чем дольше ты будешь хранить молчание. До каких же пор ты будешь молчать, Габалауи?! Мужчины — узники в своих домах, а женщин осыпают насмешками и оскорблениями. Я же молча терплю позор. Но что еще более удивительно — жители улицы смеются! Над чем они смеются?! Они приветствуют победителя, кто бы им ни оказался, и прославляют сильнейшего, каков бы он ни был. Они склоняются перед дубиной, пытаясь скрыть страх, поселившийся в их душах. Приправой к хлебу у нас всегда служит унижение! И никто не знает, когда придет его черед и дубинка футуввы обрушится на его голову. Габаль поднял глаза к небу, оно было спокойным, тихим, сонным — ни одного коршуна не видно, лишь по краям кудрявились облака. Вокруг было пусто, и только мошки толклись в воздухе.
Вдруг Габаль услышал неподалеку чей–то грубый окрик: «Стой, сукин сын!» Габаль очнулся от своих мыслей и поднялся с песка, пытаясь вспомнить, где он уже слышал этот голос. Обогнув скалу Хинд, он увидел бегущего со всех ног испуганного человека, которого по пятам преследовал другой. Вглядевшись, он узнал в бегущем Даабаса, а в преследователе — футувву квартала Хамдан Кадру. Габаль сразу понял, в чем дело. С бьющимся сердцем следил он за погоней: вот Кадру догнал Даабаса, схватил его за плечо и резко остановил. Теперь они оба стояли, тяжело дыша после утомительного бега. Кадру, еще не отдышавшись, хриплым голосом прокричал:
— Как ты посмел покинуть свою нору, сын гадюки?! Ну, теперь тебе не поздоровится.
Даабас, прикрыв голову руками в ожидании ударов, воскликнул:
— Отпусти меня, Кадру! Ты же наш футувва и должен защищать нас!
Кадру тряхнул головой так, что повязка его сползла с головы на лицо, и заорал:
— Ты же знаешь, негодяй, что я защищаю вас от всех, кроме Заклата.
Тут Даабас обернулся и увидел Габаля. Узнав его, он стал звать на помощь:
— Помоги мне, Габаль! Ведь ты из нашего рода!
— Из моих рук тебя никто не спасет, — с издевкой проговорил Кадру.
Габаль подошел к ним и, остановившись рядом, спокойно сказал:
— Сжалься над человеком, муаллим Кадру! Кадру, окинув его холодным взглядом, ответил:
— Я сам знаю, что делать!
— Видно, какое–нибудь важное дело заставило его выйти из дома.
— Видно, судьба его такая, — зловеще проговорил Кадру.
И с такой силой сдавил плечо Даабаса, что тот вскрикнул от боли, а Габаль сказал:
— Сжалься над ним! Разве ты не видишь, что он старше и слабее тебя?
Кадру отпустил плечо Даабаса и ударил его кулаком по голове, а затем принялся лупить по чем попало, даже по лицу, и наконец повалил на землю. Нанося удар за ударом, Кадру с бешеной злобой говорил:
— Разве ты не слышал, что приказал Заклат?
Кровь бросилась в голову Габаля. Он закричал в сильном гневе:
— Будьте вы прокляты! И ты, и Заклат! Оставь его в покое, бесстыжий!
Прекратив избивать Даабаса, Кадру в замешательстве сказал:
