— Но ведь ты разглядел в темноте его кровать!
— Так же ясно, как мы видим отсюда Большой дом.
— Я‑то думал, что ты задержался, беседуя с ним!
— Находясь снаружи, легко вообразить себе все что угодно!
Аватыф, встревоженная лихорадочно возбужденным видом Арафы, уговорила его прилечь. Но он отказался, зная, что сон к нему не придет, хотя его и вправду лихорадило, голова была горячей и мысли путались.
— Жаль, — не мог сдержать своего огорчения Ханаш, — ты был в двух шагах от завещания и не заглянул в него. Лицо Арафы исказилось от боли.
— Увы, все наши труды пропали даром, — не унимался Ханаш.
Арафа упрямо вскинул голову, в тоне его прозвучала решимость:
— Во всяком случае, одно я понял твердо: мы должны рассчитывать только на волшебство, которым владеем! Разве ты не знаешь, что я решился на это безумие, побуждаемый мыслью, которая раньше никому не приходила в голову?!
Арафа пришел в еще большее возбуждение, выдававшее его душевные терзания.
— Мы скоро доведем до конца опыт с бутылкой, вот увидишь! — воскликнул он. И она очень поможет нам, если придется защищать свою жизнь!
— Лучше было бы, — вздохнул Ханаш, — если бы ты смог проникнуть в Большой дом и повидать его хозяина с помощью одного лишь волшебства, не прибегая к рискованным затеям.
— Возможности волшебства безграничны. Сегодня я владею всего–навсего несколькими рецептами да изготовляю бутылку, которая будет служить и для защиты, и для нападения. Но мы не можем себе даже вообразить все, на что способно волшебство.
Молчавшая до сих пор Аватыф произнесла с досадой:
— Не следовало и пытаться проникнуть в Большой дом. Дед наш живет в одном мире, а мы совсем в другом. Если бы тебе и удалось поговорить с ним, пользы от этого разговора не было бы никакой. Наверное, дед наш давно позабыл и про имение, и про футувв, он и думать не думает о своих внуках и об улице, на которой они живут.
Без видимой причины Арафа вдруг вспылил, но он был в таком состоянии, что от него можно было всего ожидать.
— На нашей улице, — гневно сказал он, — живут одни гордецы да невежды. Что они знают?! Ничего. Слушают россказни поэтов, а сами пальцем о палец не ударят. Считают улицу свою центром мироздания. А на самом деле она пристанище жуликов и нищих. Вначале же, пока не явился наш дед, на ее месте вообще была пустыня, где обитали лишь насекомые.
Ханаш недовольно поморщился от этих слов, а Аватыф, смочив тряпку, хотела приложить ее ко лбу Арафы. Но он отстранил ее руку и продолжал с жаром:
— Я владею тем, чем не владеет никто, даже сам Габалауи. Волшебство даст нашей улице больше, нежели Габаль, Рифаа и Касем вместе.
— Хоть бы ты уснул! — взмолилась Аватыф.
— Я не усну, пока не утихнет пожар, пылающий в моей душе!
— Скоро утро, — напомнил Ханаш.
— Утро не наступит до тех пор, пока сила волшебства не избавит улицу от футувв, не очистит души от ифритов и не принесет всем жителям довольство, которого не могут дать никакие доходы от имения. Тогда–то и наступит счастливая жизнь, о которой мечтал Адхам.
Он глубоко вздохнул и в изнеможении прислонил голову к стене. Аватыф надеялась, что теперь–то он наконец заснет.
Вдруг тишину нарушил ужасный крик. За ним последовали еще крики и громкий плач. Арафа, перепуганный, вскочил на ноги.
— Нашли труп слуги! У Аватыф от страха пересохло в горле.
— Откуда ты знаешь, что кричат в Большом доме? — спросила она.
Не ответив, Арафа выбежал на улицу, Аватыф и Ханаш кинулись за ним. У выхода из подвала они остановились, глядя в сторону Большого дома. Ночные сумерки уже почти рассеялись, уступая место утреннему свету. Во всех домах пооткрывались окна, повысовывались головы. Все как один смотрели в сторону Большого дома. Оттуда по направлению к Гамалийе сломя голову бежал какой–то человек.
— Что случилось? — спросил его Арафа, когда человек поравнялся с ним.
Не останавливаясь, тот крикнул:
— На все воля Аллаха! В преклонном возрасте скончался Габалауи!
102.
Все трое вернулись в подвал. Ноги не держали Арафу, и он повалился на тахту.
— Человек, которого я убил, был жалкий черный слуга. Он спал в заповедной комнате.
