Исполнить их желание Ураи не мог. Депутат-независимец не мог обращаться с просьбой к тем, кого он всегда называл лакеями Вены, бесхребетными блюдолизами. Что сказали бы избиратели из Тарпы! Но отказать наменьцам в их просьбе Ураи тоже не мог: в этом случае могло произойти, что Намень, не изменяя 1848 году, стала бы голосовать за другого кандидата.
Поэтому наменьцев надо было убедить, что их желание недостойно венгров-независимцев, и, если возможно, доказать им, что разведение табака не так уж выгодно, как они думают. Уездная организация партии независимцев поручила эту щекотливую задачу моему отцу.
Так я попал на берег Тисы.
С тех пор как семья доктора Севелла переехала в Будапешт, Микола со своей матерью, няней Марусей, жили у нас. Я хотел взять с собой к Тисе и Миколу.
Отец пришел в ужас от моей просьбы.
— Ты с ума сошел, Геза? Ехать в Намень с русинским мальчиком!.. Если я стану упрекать наменьцев, что они хотят разводить табак, они ответят мне, что я русский агент.
Свою бричку и лошадей отец продал еще на весенней ярмарке. Теперь нам пришлось ехать на бричке дяди Марковича. Это было не совсем правильно, потому что Маркович был сторонником правительства, а мы ехали по делу независимцев. Когда в пути я поведал отцу свои сомнения на этот счет, старый независимец махнул рукой.
— Если человек хочет жить, — сказал он, — он не должен всегда обо всем думать. Такова жизнь!
В доме наменьского старосты Миклоша Варади отец в течение двух часов вел переговоры с самыми авторитетными хозяевами Намени. Эти два часа я провел под большим шелковичным деревом, сидя с дочерью старосты Илоной Варади на пустой телеге. Мы не играли, только разговаривали. Я говорил мало, но изо рта моей ровесницы Илоны слова неслись потоком.
На Илоне была красная юбка, белая вышитая рубашка и красная жилетка с золотой вышивкой. Носки и туфли у нее тоже были красные. Ее платье, белокурые волосы с васильковым венком на них и ее дыханье распространяли аромат свежего сена. Она говорила, а я молчал, и все же ее серые глаза так уставились на меня, как будто я излагал ей самые умные вещи в мире. Она вынула из кармана юбки незрелые абрикосы и угостила меня. Абрикосы оказались твердыми и безвкусными, косточки внутри были совсем еще белые, и их можно было раскусить.
Илона рассказывала о Тисе, о тисайских русалках, которые своим прекрасным пением и золотыми волосами одурманивают рыбаков. Потом она поведала о старике Бочко о мерзком старом Бочко, с рыбьими глазами, который живет на дне Тисы и только по ночам выходит оттуда на лунный свет для того, чтобы своими ужасными руками, на которых, как у рыб, плавники, перепутать сети рыбаков и продырявить их лодки. Плоты он сажает на мель, а кровожадных щук приводит на те места, где на солнце весело плещутся мелкие караси.
О тисайских русалках я слыхал много раз и раньше. Со стариком Бочко познакомился только сейчас. Сказка ли это? Сказки и песни говорят иногда сущую правду. Например, сейчас я собственными глазами убедился, что на берегу Тисы растет самая красивая в мире девочка.
Когда отец вышел из дома старосты Варади, я сразу понял по его лицу, что если наменьцы не получат разрешения на разведение табака, то изменят свои политические убеждения. Мне стало больно при виде отца — он словно постарел за эти два часа и как будто еще больше сгорбился.
Для того, чтобы не показать виду, что переговоры уже закончены, отец согласился на приглашение старосты Варади остаться в Намени до вечера. Я пошел с Илоной на берег Тисы.
Тиса — в этом тоже правы сказки и песни — белокура.
Вода ее — белокура, как лен.
Песок на ее берегах — золотисто-белый.
На другом берегу игривый южный ветер колышет белокурые волны пшеничных колосьев.
Но наменьские дети, которые лежали на золотисто-белом песке или шалили в белокурой, как лен, воде, не были белокуры. Их голые тола были коричневыми, а мокрые волосы — черными. Только волосы Илоны заимствовали свой цвет у Тисы.
Хотя я был городским мальчиком и приехал в Намень из далекого, великого, таинственного Берегсаса, все же я быстро подружился со смуглыми наменьскими мальчиками. Голые люди церемоний не соблюдают. Мы быстро стали называть друг друга на «ты» и дураками. Вернее, дураками мы называли, тех, кто не присоединился к моему предложению и не хотел вместе со мной переплывать Тису.
