А что Эмилиян? Он и не загрустил, и не потерял аппетита. Для него словно бы ничего и не было — ни до того субботнего вечера, ни после. С нею или без нее, ему было все равно. Равнодушие у моей химички было маской, конечно, за которой ее душа, наверное, корчилась от боли. Ну а его равнодушие было самое что ни на есть настоящее, естественное, как все в природе. Скажи, ты можешь сердиться на такого человека? Сердятся на лжеца, на лицемера, а он не был ни лжецом, ни лицемером.
И наш маленький квартирный мирок начал мало-помалу распадаться. Сначала нас покинула химичка — перебралась с теткой на другую квартиру. Потом Эмилиян уехал в горы искать медь. Пока я его ждал — а я его действительно ждал, — наконец-то состоялась моя командировка за границу. Через год, а то и побольше после того, как мне велели складывать чемоданы…
Теперь, пока достраивается городская больница, я здешний участковый врач. Было бы у меня здесь с кем поговорить вечерком, выпить вина, я бы не тужил. А впрочем, может, так оно и лучше. Того и гляди подружусь с человеком, проживем вместе под одной крышей несколько месяцев, а потом встретимся случайно где-нибудь на дороге через год или два и он мне скажет: «Видишь ли, друг мой, я очень занят! Мне некогда с тобой тут разговоры разговаривать. Будь здоров!» — и покажет спину. Нет, голубчик, премного благодарен. Я предпочитаю, чтобы в душе у меня были мир и тишина. Не люблю, когда в ней ковыряются чужие руки, будь они трижды золотые, как у Эмилияна.
Плохо то, милейший, что я-то помню этого человека и не поминаю его, как говорится, лихом. Я знаю как свои пять пальцев его недостатки, а ненавидеть его не могу. Поди объясни такую логику, а? Откуда проистекает его обаяние? Ведь и химичка поняла, что он вел себя с ней как негодяй, но ставлю миллион золотом против медного гроша, что она и до сегодняшнего дня носит его в своем сердце и долго будет носить, может быть всю жизнь.
И про себя я думаю: не есть ли эта наша привязанность к нему красноречивое доказательство того, что мы поистине всего лишь «гроши» в жизни. Ведь «гроши» всегда склонны кого-нибудь боготворить, даже если знают, что их кумир надменен, суров и жесток, как бог Саваоф в представлении иудеев.
Этими словами Иванаки завершил свой рассказ об Эмилияне. Приближалась полночь.
Я вернулся в Софию с чудесной халиштой и с еще более чудесным портретом в своей душе. «Экий романтик, — скажете вы, — н о с и л в д у ш е п о р т р е т». Манерно и банально, не правда ли?
Прошу прощения! Говорите по этому поводу все, что вам угодно, ну а я загрунтую большое полотно и, когда месяца через два закончу своего «Современника», приглашу вас к себе в мастерскую и спрошу: «Ну как, приятель, узнаете себя?»
Вот в каком отличном настроении вернулся я из деревни Кестен. Я был весел, полон сил, а руки рвались к работе. Я похлопал своего верного «конягу» по крупу и сказал: «Имей терпение». Улыбнулся загадочной улыбкой ближайшим друзьям и им тоже сказал: «Имейте терпение». Мне хотелось крикнуть всем, знакомым и незнакомым, всем, кто выходит по вечерам из мастерских и канцелярий, с заводов и фабрик: «Имейте терпение, мои дорогие, скоро, очень скоро появится на полотне ваш образ, ибо в душе у меня есть изумительный сюжет! И какой сюжет! Вы целиком в нем отразитесь — сверху донизу. Вот какой это сюжет».
Но я не любитель громких фраз, а уж подобную речь никогда не произнес бы вслух.
Это, разумеется, шутка. Теперь неуместная, я бы даже сказал, легкомысленная и грубая, потому что напоминает об отличном настроении, от которого ничего не осталось, и о великолепных намерениях, которые до сегодняшнего дня не принесли никаких плодов. Вы, наверное, догадываетесь, да и нетрудно догадаться, что работа над портретом не движется. И если бы эта моя давнишняя идея — воплотить черты современника в одном образе — не пустила бы такие глубокие корни в моем сердце, я давно и с огромным облегчением отказался бы от дальнейшей работы над этим портретом. Да мало ли других замыслов у меня в запасе? Я мог, например, нарисовать Нурие на фоне пихтовой рощицы или своего литейщика с завода «Электрометалл», озаренного отблесками искрящейся стали, с железной пикой в руке. Девушка-пастушка из сельского кооператива и представитель нашей сталелитейной промышленности — современные люди, и в их портретах я мог отразить достаточно характерных черт нашей современности.
