И наши дороги разошлись… Случайно мы встретились вчера, но я спешил, у меня был срочный вызов, да и погода не позволяла застаиваться. Он произвел на меня впечатление человека, пережившего за эти два года столько, сколько другой не переживает и за десять. Но видно было, что он не настроен разговаривать, что он меня забыл и не жаждет возобновлять старое знакомство… Дело его! Бывало, вылечишь кого-нибудь от легкой простуды, а человек тебя запомнил, шлет поздравления к Новому году, встретит — рад, как другу, и зовет пропустить с ним рюмочку. А другой — скажем, я спас его ребенка от дифтерита или от воспаления легких — едва кивнет и пройдет мимо. Пускай, говорю я себе, ничего. Ребенок-то ведь у него поправился. И иду в корчму выпить рюмочку коньяку в одиночестве.
Позвольте, о чем я говорил? Да, о том, как держался наш общий друг с людьми, с которыми работал, имел общие интересы, спорил и решал большие проблемы. Потому что он большой человек, бесспорно. И по своим знаниям, и по должности, и по ответственности, лежавшей на его плечах. Интересно бы узнать, как он держался с теми людьми? Проходил ли мимо них, как богач проходит мимо грошей? Равнодушно, потому что в мыслях у богача, большие суммы, хотя в конечном счете, как известно, всякая большая сумма складывается из грошей… Но богач смотрит равнодушно на гроши, таков закон.
Когда я лечу кого-нибудь, я делаю это, чтобы человек поправился, чтобы он мог пить пиво вечером, заниматься своим делом, играть, если он любит, в картишки — одним словом, чтобы он был весел и чтобы людям было приятно его общество, все равно, на работе или за столом. Когда я лечу кого-нибудь, я не думаю ни о каком человечестве, ни о каких великих делах во имя человека; делаю что могу и что от меня требуется, такая у меня профессия, и, в конце концов, мне за это платят. Эмилиян говорит, что такой подход к работе отдает мещанством, что он узок, ограничен и не в стиле эпохи! Хорошо! Может быть, так оно и есть. Не протестую. Наверное, так и есть, потому что, откровенно говоря, когда я лечу кого-нибудь, я не помышляю ни о каком человечестве, ни о каком обществе, кроме как к случаях эпидемий или массовых заболеваний каким-нибудь опасным гриппом. Тогда я принимаю соответствующие меры в участковом или районном масштабе, смотря по тому, что обязан делать по службе.
Так что я, как врач, может, и не «в стиле эпохи», но готов побожиться, что здоровье каждого человека мне дорого, хотя меня и не больно заботит человечество и я пользуюсь чужими открытиями. А Эмилиян много говорит о человечестве, печется о благе общества и, несомненно, совершает большие дела и для настоящего, и во имя будущего, потому что он способный, деятельный и сильный человек. Он, как говорится, человек вполне «в стиле эпохи». Молодчина! Да, но тот же Эмилиян, как видишь, имеет привычку иногда не замечать человека, смотреть на него как на медный грош.
Как и почему это произошло? Почему он, благородный, красивый, великодушный, человек с маршальским жезлом в ранце, — почему он стал похож на того богача, который смотрит с холодным равнодушием на гроши? Как это произошло? В нем ли самом вина или надо ее искать где-то помимо него? Моя чудесная и мудрая хозяйка ответила бы так: «Один аллах знает!» Я вроде бы пограмотней ее, но, если спросишь меня, отвечу так же: «Одному аллаху известно!» Я бы за этого аллаха и медного гроша не дал, но так уж говорится! Так вот, на этот вопрос, как видишь, я бы не мог дать тебе никакого ответа!
Да и мое ли это дело? Я не ношу маршальского жезла в своей докторской сумке, не мечтаю ни о больших, ни о малых открытиях. Я лечу больных, потому что надо лечить, и мне приятно, когда я поднимаю их с постели. Вот и все. Не мое это дело — отвечать на сложные и запутанные вопросы. Я предпочитаю выпить пива вечером и потолковать с друзьями о более простых вещах.
«А что сталось с химичкой?» — наверное, спросишь ты. Да и не спросишь, я все равно скажу. Я про нее не забыл и, наверное, никогда не забуду. В тот же день, вернувшись домой, я ей сказал: так, мол, и так, Эмилиян совсем случайно забыл название твоего предприятия. Человек заработался, устал. Рассеян, как большинство ученых, потому и забыл. Ты не должна на него сердиться и делать из мухи слона. Так я ей сказал, прекрасно сознавая, что лгу и что, обманывая ее, иду и против своих собственных интересов. Ведь во мне все еще тлел уголек надежды — вот произойдет чудо, у нее откроются глаза и она поймет, что, хоть я и не обладаю бог весть какими качествами, все же не такой уж я никудышный человек. Да, я все еще надеялся, но хотел ей помочь и защитить честь друга. Я продавал душу дьяволу, чтобы их помирить, снова свести вместе. Я сам не знал, почему так поступаю — то ли ради Эмилияна, то ли потому, что не мог видеть, как она страдает. Но думаю, что другой на моем месте вел бы себя так же, как вел себя я. Итак, я ей солгал, что Эмилиян совсем случайно забыл это название. Думаешь, ей стало легче? Ее страдания утихли? Как бы не так! Нет, голубчик, ничего подобного не могло произойти. Она выслушала меня холодно, и если скажу, почти враждебно, то не ошибусь. Сказала, что этот вопрос ее больше не интересует, и попросила — сухо и неприязненно — больше не вмешиваться в ее дела. Так позорно завершилась моя миссия парламентера доброй воли — полным провалом… Но и те отношения, которые у нее были с Эмилияном, словно бы развеяло ветром. Она не показала ему спину, как какая-нибудь дурочка, напротив! Здоровалась с ним, иногда разговаривала, но так, как здороваются со случайным человеком и как разговаривают на перроне, ожидая запоздавший поезд.
