«Странно, все так и описывал дядя в письмах…» — Моисей посмотрел на вдову. Она была немного похожа на деву, которую он видел в песках.
Рано утром вдова остригла Моисею волосы, подправила документы, чтобы его узнавали, как ее мужа, и он ушел искать свой рай…
В тот же год Моисея под чужим именем призвали на военную службу…
Казарма стояла на берегу озера. Она напоминала библейский ковчег: тесная, полная теней, запахов, скрипов, стонов. Ночью он не спал, думал о чем-нибудь. Мысли были расплывчатые. Доносился слабый, едва уловимый аромат ночных фиалок. Звонили цикады, каким-то странным, нездешним звоном. Словно благодать нисходила на него. Он лежал и улыбался тихо и нежно или вставал и, кутаясь в одеяло, бродил по казарме, как лунатик, разговаривая с кем-то. Его обступали видения и тишина. Странно и непонятно, но в этот час даже цикады затихали, как будто задумывались…
Светало. В разрывах морока проглянули дужки кроватей, пятна на стене, трещины, обшарпанные полы, совсем не то, что нужно. Пора было опомниться и заснуть, и он засыпал…
Утром он вставал, как все, и шел, куда шли все, досыпая на ходу…
Прошел месяц, другой. Он выделялся. Он был не такой, как все. Его стали задевать, не пропускали случая. Зачем им это было нужно. Они находили смешное в случайных его оговорках, когда он в забывчивости отдавал нелепые и невозможные команды при строевых тренировках на плацу. Он мог бы заморочить их болтовней, вытянуть из их смеха что-либо другое, мог выдумать сотню всяких способов уклониться, как-нибудь ускользнуть от них и держаться в стороне, но он ничего этого не делал. Он покорно сносил насмешки, может быть, даже нарочно вызывал их сдержанным и неприятным, как бы даже враждебным молчанием, точно он показывал разницу, которая была между ними. Странно устроен человек…
Как-то, услышав странный, с какими-то всхлипами смех за спиной, он невольно обернулся. Незнакомец стоял у ограды, в окружении нескольких солдат. Профиль как у Мефистофеля.
— Тебе что-то не нравится?.. что смотришь?.. — Незнакомец явно играл роль церемониймейстера, но ему не хватало уверенности.
Воцарилось молчание, которым он обманывался и которое измучило его.
— Ну и что тебе не нравится?..
— Оставьте меня в покое… — пробормотал Моисей, как будто не своим голосом. Фраза болезненно задела его. Это была слабость и церемониймейстер смутно почувствовал это.
Тишина взорвалась внезапным хохотом. Скученный строй лиц пришел в движение. Они как бы двигались в танце, вовлекая и его, но он не мог попасть в такт. Лица казались полыми внутри, точно маскарадные маски, какие-то черты изменялись, плавали по отдельности глаза, щеки, подбородки. На мгновение ему стало страшно.
— А он у нас гордый…
— Хочет выслужиться…
— Может быть он баптист?..
— Да он просто трус… — Церемониймейстер осклабился.
Как в замедленной съемке, Моисей подошел к нему и сжал руками его шею, точно бес в него вселился. Их с трудом растащили. Игра была проиграна. В этой игре он был самым смешным и жалким из всех. Опомнившись, он бежал, забился в лодочный сарай у пристани и час или два сидел там, втянув голову в плечи. Никогда он не был таким несчастным…
Небо постепенно темнело. Плескалась вода, слабо, непостижимо мерцая. Шумели камыши, путанными, неверными, меланхоличными движениями навевая тоску бесчеловечной жизни, какие-то сожаления. Сердце его вдруг замерло. Он весь напрягся. Почудилось, что кто-то подкрадывается со спины. Это был рыжий, приблудный пес. Моисей приласкал его. Слезы выступили на глазах…
Утром он даже с радостью и окончательно решил не возвращаться в казарму. Под лодкой он нашел чью-то одежду, переоделся и пошел к станции. Земля уплывала у него из-под ног. В глазах стоял туман…
В город он приехал вечером другого дня. Шел дождь. Во влажной темноте мигали затонувшие огни. Путаясь в переулках, он около часа искал нужный дом. Дверь ему открыл Марк.
— Я от Серафима… — пробормотал Моисей невнятно. Его слегка покачивало.
— Да, ну и что?.. — Марк сначала не понял, о ком идет речь, и с неудовольствием посмотрел на него.
— Вы артист?.. — В неясное, серое втиснулось безоблачное и юное личико.
