— Прислушайся к своему внутреннему голосу, это Бог говорит в тебе… не спорь с Ним, а повинуйся Ему и иди…
Но куда идти? Судья шагнул вперед и замер. Открылся город из кирпича, железа, пыли и дыма. Прекрасное и страшное великолепие. Что это? Тень реальности? Воздушный образ?..
Судья покачнулся. Уже падая куда-то в мутную пустоту, в самую преисподнюю неба, он увидел сигнальные огни отъезжающего лимузина, Моисея, город. В один миг все исчезло. На воде осталась лишь рябь, ловящая отсветы заходящего солнца…
Судья уже лежал на дне среди водорослей. Они как будто танцевали. Некоторое время он пытался вспомнить сон, как приливы и отливы какого-то предвидения и внушения. Он не мог его вспомнить. Виделось нечто, как некое мерцание, постепенно сгущающееся в полуотчетливый, приближающийся силуэт в тумане…
Послышался шум, плеск. Из водорослей выпорхнула уже знакомая ему девочка 13 лет, хлопая длинными крылышками, похожими на стрекозьи. Он заговорил с ней сначала медленно, не уверенно. Он пытался рассказать ей что-то, может быть свою жизнь. Девочка выслушала его с сочувствием и сомнением и рассыпала над ним горсть мелких рыбок, как лепестки или бабочки они разлетелись вокруг, пряча в себе ее тонкую изгибающуюся фигурку. Где-то внутри остро шевельнулась боль. Он застонал и захлебнулся водой и стоном…
Судья исчез, а Моисей все еще стоял на мосту, не зная, на что решиться. Судья был единственным человеком в городе, кому он мог довериться. Он должен был выправить документы для Моисея и Жанны…
Покружив вокруг мрачноватого дома на косогоре, Моисей вышел к обрыву. Внизу громоздились развалины форта. По узкой и крутой лестнице он спустился к развалинам, присел у белых камней.
Качнулся, отвалился в сторону один камень, другой. Из образовавшейся щели высунулся мальчик 13 лет, огляделся.
— Ее здесь нет… а она точно придет?..
— Раз обещала, значит придет… подождем, спешить некуда…
— Вылезай, что ты там сидишь…
Из щели выполз еще один мальчик, белесый, стриженный, в очках.
— Бр-ррр… как здесь холодно…
— Ладно тебе, не трусь…
— Я не трушу, мне просто холодно…
Сухо треснул под ногой сучок. Моисей невольно пригнулся.
— Это она…
— Где?..
— Ага… попались… — Девочка в белом платье с крылышками рукавов выбежала из-за камней. — Послушайте, что я узнала, вот ужас…
— Тоже мне, вырядилась, сегодня что, праздник?.. тебе же отлично известно, куда мы идем…
— А что?.. — девочка неуверенно улыбнулась, опустила руки. — Ты же сам сказал, надень что-нибудь приличное…
— Но не белое же… ты всех нас засветишь… — Рыжий мальчик, задрав голову, недовольно поглядел на небо. Из облаков вдруг выглянула луна. Он зашептал что-то хриплым, срывающимся шепотом.
Моисей опустился чуть ниже.
— Ах… — Вскрик, объятие. — Боже мой, как вы меня напугали… — Незнакомка отступила, поправила шляпку. Рыжеволосая, лицо вытянутое, на руках мопсик. — Опять эти бесенята что-то затевают… их тут хоть пруд пруди… и Доктор от медицины здесь… какие-то козни готовят, а мы как бы случайные свидетели… ну вот, начинается, смотрите, этот устремился туда, а этот, белесый, в очках, как будто немного смущенный или испуганный, туда… разбежались, без весел, без ветрил уплыли… а вы?..
— Что я?.. — Моисей удивленно посмотрел на деву.
— Так вы не от Аркадия?.. — спросила она. Она все больше волновалась.
— Нет…
— Муж у меня исчез… — Она опустила голову. Она не могла вспомнить, где уже видела незнакомца, помнила только это лицо, даже не лицо, а впечатление и этот такой равнодушный и посторонний взгляд, доставивший ей столько мучений и радостей и с таким трудом забытый. — Не знаю, что с ним… утром проснулась от стука в дверь, открываю, никого нет, а под дверью лежит записка… я ее прочитала и, как полагается, уничтожила… и вот я здесь… — Сделав над собой усилие, дева посмотрела на Моисея. — Погода, просто ужас… — Моисей промолчал, и она поспешила заполнить эту внезапно возникшую и такую невыносимую паузу, как будто ее молчание могло чем-то повредить ей. — Наверное, он уже не придет… мы живем в желтом доме… это через бульвар, по левой стороне… чуть дальше архив… одно время муж работал там охранником… он у меня со странностями… разводит птиц и выпускает их на свободу… и еще он собирает портреты Тиррана… какой-то кошмар, едва только заметит где-нибудь его портрет, глаз от него не может отвести… все стены завесил… весь в мать, правда, она собирала театральные афиши… — Дева говорила тем тихим голосом, которым говорят на кладбище, машинально теребя загривок мопсика. Странно, но она совершенно забыла о муже, и все случившееся в этот злополучный четверг вдруг потеряло для нее всякое значение. Мысленно она перенеслась в то давнее блаженное время, когда она жила в Тоцке. Если бы кому-нибудь открылось то, что она видела! Грустное лицо ее вдруг просияло. — Мне кажется, я вас знаю… мы уже имели удовольствие встречаться?.. вспомнили?.. на бенефисе у Дурова, там еще был Иосиф… так взлетел!.. власть его совершенно испортила… стал чиновником с головы до ног, который не ведает, что творит… Серафим писал для меня стихи, а Марк сделал мой портрет… помню, этот портрет поразил всех… его могила вон там, у часовенки… — Губы девы непокорно затряслись от волнения. Она сделала попытку приблизиться. Моисей отступил. Он был холоден и как-то даже неприязненно почтителен, он точно боялся сближения. — Я, пожалуй, пойду… — Дева грустно улыбнулась и усталой походкой побрела по направлению к бульвару…
