Как красиво озеро Кардывач! На берегу цветут люпины всех цветов и растет белый шиповник. А с перевала — это клякса черных чернил среди черных пихтовых лесов.
(Именно там, на перевале, мне повезло еще раз, и я увидел красную кавказскую гадюку.)
Большая группа сварила большой котел манной каши и не доела ее с вечера. Рано утром, собираясь на перевал, заторопились, а потому всем — и нам — раздали по миске вчерашней холодной манной каши.
На дне котла лежала Прометеева полевка. Ночью утонула, бедняга.
Нельзя сказать, как я обрадовался. Я, понятно, и не надеялся вот так, спокойно, вблизи, разглядеть этого подземного жителя с таким красивым названием.
С тех пор манная каша вызывает у меня самые положительные ассоциации. Не говоря о том, что это вкусно.
* * *
Осьминоги с пресной, идеально нейтральной манной кашей, подчеркивающей вкус моря. Теплая южная ночь. Романтическое освещение, размещающее цвета в диапазоне от темно-оранжевого к темно-коричневому. Спритц-кампари.
Осьминоги с манной кашей.
Нечестно строить замок на фоне утесов. Полдела за тебя сделала мать-природа. Тусклые болотистые равнины — чистый лист ноздреватой, рыхлой бумаги — вот это уже fair play.
Ближайшие окрестности Венеции исключительно скудоумны: сырая плоскость, заросшая ольхой с прибавлением ежевики и плюща. Вылитая Колхида. Попытки дренирования этой тоски приводят к появлению многочисленных канав, которые немедленно зарастают тростником.
Вот тут-то, где был приют убогого венета, и надобно строить Павловски и Царские сёла, дабы доказать, что гению человеческому все под силу.
Если ехать в Падую на поезде — то это полчаса. Но я поехал на автобусе, который идет полтора. В этом был расчет — и нельзя не похвастаться — расчет оправдался.
Шоссе почти до самой Падуи извивается вдоль канала и вместе с каналом. Пространство между берегом лагуны и Падуей — это венецианская Ингерманландия, территория, пригодная не столько для сельского хозяйства, сколько для барских за-тей. Выехав из дома на гребной галере, переплыв лагуну, барин так и плыл до самой дачи, то есть виллы. Затем и стоят виллы вдоль канала. И к нему же мостятся маленькие городки. (Деревень в нашем смысле слова тут как бы и нет.) Шоссе, натурально, нанизывает на себя эти городки один за другим, вот и идет неразлучно с каналом.
Увы, стальной конь пришел на смену гондоле. Шоссе заменило канал, по которому теперь редко-редко проползет экскурсионный речной трамвайчик, а так даже моторок не видно.
Одна вилла сменяет собой другую, так что этот канал — что-то вроде Старопетергофской дороги.
Все виллы прекрасны, и почти все — заброшены. Время непристойно провалило носы мраморным рококошным богам на столбах ворот. Оспа кислотных дождей изрыла известняк.
Самые красивые и строгие, как учителя латыни, те виллы, что построил Палладио. Их видно сразу. Но большинство — галантный восемнадцатый век. И какие же они огромные, эти дворцы! Варшавские ли Лазенки, наша ли Знаменка — эти не меньше. (А размер для дворца — эстетическая характеристика.) И так усадьба за усадьбой, дворец за дворцом.
Почти до самой Падуи.
Перед Падуей переезжаешь Бренту, текущую с такой среднерусской ленью, как будто она не Брента, а какая-нибудь Клязьма. По сравнению с мускулистой Адидже — канава, а не река. Но Брента — это бренд, а Адидже — нет.
Тревизо мне понравился с первого взгляда, как только я сошел с поезда. Первое, что видишь напротив вокзала Тревизо, — крепостная стена. Вокзал за крепостными валами — существующими или снесенными
— дело обычное. Но тут во рву под стенами текла вода. Я нигде не видел, чтобы в сохранившихся рвах была вода. А здесь она не просто была, а деловито мчалась, напрягая все свои водяные жилы.
* * *
Видел в Тревизо лысух.
Точнее, наблюдал их с очень близкого расстояния.
Чайки, люди и голуби встречаются часто, поэтому не вызывают особого интереса. Даже кряковые утки, которых немало в бурных ручьях (я бы не стал называть их каналами) Тревизо, стали слишком обычны в наших краях. И лебеди (они там тоже есть) — птицы нередкие.
А лысух я не видел давно. В Италии — никогда.
