А сейчас вот случайно выкрикнутая рядом фраза прозвучала как ответ, которого требовал мой страшный сон, — будто свежий порыв ветра разорвал густой туман. Я перевел дух и едва не засмеялся сам над собой. Какой же чепухой можно забить себе голову! Как я мог такого человека, как отец, заподозрить в… Ведь он только заботился о моем здоровье. Какая несправедливость с моей стороны! Вот уж действительно фантазер. Это у меня от матери. Любой пустяк превращает мои сны в чудовищные кошмары.
Густой туман, в котором я плутал, сбившись с пути, испуганный и беспомощный, рассеялся. Стало светло. Я смотрел на все трезвым и разумным взглядом, и мне было стыдно.
Теперь надо бы позвонить графу Ломбарди. Надеюсь, он в Риме.
Если б я снова увидел дом, в котором родился, и получил разрешение войти внутрь, все забытые воспоминания воскресли бы во мне. В этом я не сомневался. Возможно, прекрасные воспоминания будут в то же время и грустными. Потому что я узнаю, что именно так потрясло меня тогда и почему я свалился в горячке.
Агнес нечаянно проговорилась: выходит, я заболел после смерти матери. До сего момента это не доходило до моего сознания. Но сейчас мне припомнилось, как она прикусила губу и поспешила перевести разговор на другое. Теперь я, по-моему, знаю, что вызвало мою болезнь и, главное, почему в моей памяти образовался провал. Мой сокурсник, будущий психиатр, однажды рассказал много интересных вещей: оказывается, если человек очень хочет что-то забыть, ему нередко удается полностью избавиться от тяжелых воспоминаний. Наверняка так было и со мной, и я догадываюсь, что меня так потрясло: вид моей матери в фобу. Для маленького ребенка это должно быть ужасно и непостижимо — незнакомая бледная женщина, которая вроде бы его мать и в то же время не мать. Она больше не смотрит на него, не откликается на его зов… Я будто слышал отчаянный детский крик: «Мама!»
А она не открыла глаза, ничего не ответила…
Поэтому отец не хотел, чтобы я увидел бабушку в гробу.
Но я ведь уже не маленький. Если б случилось, как я надеялся, если б мои воспоминания ожили, я бы не испугался все это увидеть — ее бледное, мертвое, милое лицо. А вернувшись домой, рассказал бы отцу, что был здесь и все вспомнил. И он бы наконец навсегда избавился от тревоги за меня. Другие сны… Я их никогда не смогу кому-нибудь рассказать. Я стыжусь их, потому что понимаю их эротическую подоплеку. Но этого кошмара я стыжусь гораздо больше.
Нет, никто никогда не узнает, какая ерунда была у меня в голове. Но я бы охотно поговорил честно и открыто с отцом и Агнес, и они перестали бы за меня бояться. Милая покойница, воспоминания о которой они хотели изгнать из моих мыслей, изгонит отчужденность из наших отношений.
В таких раздумьях я подошел к гостинице и хотел немедленно позвонить графу Ломбарди, но вовремя спохватился: наступил час сиесты, и было бы крайне бестактно беспокоить человека в эту пору. Придется набраться терпения. Может быть, это даже хорошо, мне и самому не мешает отдохнуть, хотя при одной мысли об этом мне стало не по себе. «Как знать, какие сны…» Это не из «Гамлета» случайно? Мы в интернате ставили «Гамлета».
Бояться снов — детская глупость, однако на всякий случай я купил парочку еженедельников и решил, что лягу и почитаю, а спать не буду.
Но жара в номере, хотя ставни были закрыты, тяжесть в желудке после обеда и красное вино разморили меня, и я задремал над журналами. Проснувшись, я обнаружил, что проспал дольше, чем накануне. Я смутно помнил, что видел какой-то сон, но не помнил о чем — во всяком случае, это не был кошмар. Я освободился от своих страхов и только сейчас осознал, как я был измучен — душевно гораздо больше, чем физически. Теперь же я чувствовал себя вполне отдохнувшим и свободным от того, что так долго меня терзало.
Насвистывая, я спустился вниз, чтобы позвонить графу Ломбарди.
