Славно поработали пластуны. Теперь дело и за другими. А тут уж без шума не обошлось. Сладко спит бей в шатре. Но и до его ушей донёсся шум битвы. «Эти зверочеловеки рвутся в порт! — понял он и вскочил: — Не зря я послал туда столько воинов!» Но оттуда скачет всадник. Соскочив с коня, валится в ноги бея:
— Всемилостивый! — не поднимая головы, произносит: — Вели ещё направить туда воинов.
Заскрипел зубами бей.
— Собака! — заорал он и выхватил саблю.
Занеся её над всадником, вдруг остановился. «А он при чём!» — подумал бей и опустил руку. На западных воротах всё спокойно. С восточных снимать нельзя. И он снял с западных.
Как только со стены увидели, что задуманное удалось, так и раздался mac кошевого. Призвал Андрей к бою и донцов. Рядом стоявший Роберт, выхватывая саблю, заорал:
— Бей сарацин!
И рубка началась. Многих вырезали пластуны. Но разве всех можно! Много, ой много их ещё осталось. Они, как муравьи, липли к казаку. Рубит басурман Андрей, едва успевая поворачиваться. Рядом, не уступая атаману, бьются Митяй, Захар, новичок. Его ещё не успели принять в казаки. Но видя, как он бьётся, не надо будет спрашивать, владеет ли он саблей, отважен ли в бою. Вот хитрый сарацин сзади прыгает на спину атамана, занеся нож. Но опережает его Роберт. И разваленный сарацин валится на землю.
А вот и Роберт в опасности. Свистит над его головой кривая сарацинская сабля. Да Митяй успевает отбить её, а Захар прикончить ловкого сарацина. А там Савва орудует котичем, машет им, что ветряная мельница. Снопами ложатся сарацины от его ударов. А кто пытался убежать, крючком его доставал. Не уступал донцам и кошевой. Старый рубака знает дело. Ну а какой казак не хочет заслужить похвалы кошевого. Настанет и мир. Как сладко прозвучат в кабаке потом слова кошевого.
Бьётся казачество не на жизнь, а насмерть. Но весело, с прибаутками. А если доводилось и умирать, смерть никого не страшила! И разве мог кто устоять против такой силы! Дрогнули сарацины, открывая путь к спасению ненавистному ворогу. Но недаром все знали бея ещё и как провидца. Оставил он конницу в запасе. И умно оценил сложившуюся ситуацию. Те, кто наступал на порт, вдруг отошли к городу, а здесь... «О! Аллах! Да как же я не додумался раньше! Там, в том знакомом мне заливчике, спрятали свои корабли эти странные пришельцы. Нет! Я их не пущу туда!» — свирепел бей.
Радуется казак, видя, что прогон открыт для спасительного броска. Ещё один напряг, и они спасены! Но что это? Застонала, задрожала земля, словно ураган надвигался. То неслась сарацинская конница. Топот всё ближе. Нет, не успевает казак до спасительного затона. Сила сломит силу! Но силу можно задержать!
— Казаки! — раздался зычный голос Андрея.
Но чья-то рука легла на его плечо, не дав сказать. Он оглянулся — кошевой. Улыбается атаман.
— Здесь я решаю! — поднял он палец. — Ты, атаман, — он слегка ударил его в грудь, — доведёшь казаков до родной Сечи! Так, казаки?
Казаки в знак согласия сурово склонили головы. Кошевой выхватил саблю:
— Семи смертям не бывать, а одной не миновать! За други своя! — и бросился навстречу коннице.
На слом пошла горстка казаков. Как скала встал на пути Савва. Отчаянно рубился кошевой. Сдержали они сарацинов. Спаслись казаки! Попробуй теперь в море достань их. Рассвирепел бей. Жестоко приказал казнить тех, кто попал им в руки.
На высоком прибрежном холме устроил он казнь. Вот тащат под руки окровавленного кошевого. Голова его упала на грудь. А вот ведут, обвязав верёвками, два десятка сарацин Савву. Стоят вкопанные столбы. Около одного из них, готовое вспыхнуть, кострище. Привязывают казака к столбу. Кошевой с трудом поднимает голову. И таза его наливаются слезами радости. Плывут его казаки, плывут.
— Дай бог им хорошей дороги! Прощайте, друзеки! — шепчет он.
Вспыхивает огонь. Но не чует казак боли! Не покажет врагу он свою слабость.
Савву ждёт виселица. Но протестует казак, орёт:
— Хочу умереть на железной спице. Так умирал мой дед, так умирал мой отец!
Собрал силы кошевой и крикнул:
— Прощайте, друзеки!
Крик его перекрыл шум моря. Ни петля, ни топор палача не заставят казака заплакать. А вид гибнущего товарища и своё бессилие заставят.
