— Смелость ты уже видал, старый хрыч! — ответил он. — И сердце русское видал, когда я в прошлый раз твои условья принял. Теперь моя очередь указывать.
Кощей пробурчал что-то себе в бороду и, будто нож, перебросил из одной руки в другую саблю свою турецкую.
— Ты уж лучше беги что есть мочи, Иван-царевич... Хотя и это навряд ли тебе поможет. Все одно ты покойник.
— Был я и покойником, ан видишь, воскрес. А ты, хоть могила тебе не уготована, все одно живой труп. — Иван направил саблю промеж горящих глаз Кощея. — И ежели мнится тебе, что побегу я, жизнь свою спасаючи, а жену тебе оставлю...
Чернокнижник ждал продолженья сих дерзких слов, но Иван вдруг дал посыл коню и на всем скаку отсек врагу десницу по самое плечо.
— ...то не надейся! — закончил Иван, перебросил ногу через луку, проворно спрыгнул с коня и подхватил отсеченную руку.
Оглушенный Кощей и глазом не успел моргнуть. Пальцы левой руки, потянувшиеся было за потерей, сомкнулись в пустоте.
А Иван едва не выронил Кощееву руку. И оттого, что тяжела была, к земле тянула, и от небывалого ощущенья, что держит он не теплую плоть человеческую, но мертвый узловатый сучок. Однако пальцы когтистые все еще сжимали кривую саблю, точно смерть свою — косу.
Кощей Бессмертный, видать, тоже так подумал, ибо начал пятиться от Ивана, злобно пожирая его глазами. Чернокнижник не человек, сказала как-то Марья Моревна. Оттого не убить его ни человеку, ни оружью, человеком сработанному.
Но теперь Иван держал саблю, зажатую нечеловеческой рукой самого Кощея.
— Не надо, Ваня! — дико вскрикнула Марья Моревна, но, увидав, что Кощей пятится, умолкла.
Надолго воцарилась тишина, лишь судорожным дыханьем нарушаемая. Потом раздался утробный голос вороного Сивки:
— Братец, пошто этому стервятнику служишь? Чем ты ему обязан, кроме побоев? — Сивка уставился в рубиновые глаза своего сородича, потом глянул на Кощея, и в очах его вспыхнул такой же огонь. — Брось его здесь. Пойдем с нами искать чары, которые положат конец жизни его растреклятой!
Кощеев конь попятился, всхрапнул, но хозяин успел полоснуть его длинной плеткою, оставив на морде глубокий багровый след. Засмеялся чернокнижник, ударил в землю кнутовищем, разбрызгав кровь по земле.
— Дурак ты! Нипочем он меня не бросит. А служит он оттого, что любит меня и боится! Оттого, что знает, какая доля его ждет, ежели службу нести откажется.
Он отвлекся, чего Ивану и было надобно. Не успел Кощей опомниться, как увидал острие собственной сабли, воткнутое прямо ему под ребра. Иван-царевич направлял эту саблю, но рукоять ее все еще стискивали пальцы Кощея, точно он сам себя проткнул.
— Не от руки человеческой, — тихо проронил Иван и выпустил кривое оружие.
Чернокнижник уставился сперва на него, потом на саблю, потом в никуда под лоб глаза его закатилися. Кровь хлынула горлом, заструилась по бороде, и повалился Кощей наземь.
Настороженно прищурясь, смотрел царевич на бездыханное тело. Наконец повернулся и подсадил Марью Моревну в седло. Скорей бы домой, это место смертью отравлено, и не терпелось Ивану его покинуть. Кощея он оставит в дар ненасытным стервятникам, каким был сам покойник. Нет у него лопаты, чтоб вырыть могилу чернокнижнику, нету и охоты подобную честь ему оказывать.
— Отчего крикнула? — спросил он Марью Моревну.
— Страшно стало...
У Ивана брови под лоб взлетели: до сей поры не было такого слова в женином словаре.
— Страшно? Тебе?!
— Да. Страшно стало от твоей задумки невиданной. Ты сам-то хоть сознавал, как она опасна?
— Не боле, чем прочие... И вышло ведь.
— Я много лет про то думала, но тебе не сказывала, прости, Ванюша. Книги моей догадки не подтвердили, а к тому ж... — она стыдливо потупилась, — я слишком его боялась, чтобы попробовать.
Лицо Ивана осветилось улыбкою.
— Ну и будет об этом. Всему конец. — Он повернулся к жеребцу Кощея. — И побоям тоже — обещаю тебе.
Но вдруг услыхал он какой-то шорох за спиною. Рванулся туда, схватившись за саблю, но умом понимал, что уж поздно. Кощей уселся на земле и приладил руку на место, как рукавицу натянул.
