Натянул он поводья, привстал на стременах и спустя миг пришпорил коня. Покамест скакал, все щурился — уж не привиделись ли ему те палаты. Ни посада вкруг них не было, ни дорог, к ним ведущих, — высятся величаво и одиноко, ровно с неба упали. Иван уж догадался, чьи это владения, и подумывал с усмешкой, отыщет ли в ограде въездные ворота иль по примеру хозяина крышу ломать придется. Правда, крыльев нет у него, да и верхом на крышу взбираться непривычно.
К счастью, ворота все-таки сыскались — тесовые, крашенные в голубой цвет, подбитые серебряными гвоздями. А возле ворот росла высокая белоствольная береза. Сей дворец был первой постройкою, что попалась Ивану с той поры, как покинул он Хорлов, да и растений повыше ковыля давненько не встречал, оттого помешкал малость — полюбоваться тем и другим. И вдруг заметил, что сидит на верхушке березы сокол, на него пялится.
Иван-царевич махнул ему рукою, радуясь, что попал наконец по назначенью. Очи сокола безошибочно ему подсказали: не просто степной это хищник, выглядывающий беззащитного суслика. И впрямь, расправил сокол крылья, слетел вниз и трижды грянулся оземь, покуда не оборотился добрым молодцем.
— Добро пожаловать, шурин, — приветствовал его Финист. — Как живешь-можешь?
— Все бы ничего, — ответил Иван, спешиваясь, — кабы цельный свет не вздумал меня женить.
Финист рассмеялся, похлопал его по плечу. Тем временем набежала челядь, чтоб обиходить Иванова коня. Вслед за хозяином пошел он в палаты. А тут и Катерина слетела по широким ступеням, кинулась на шею, засыпала вопросами о житье-бытье, о батюшке с матушкой, о сестрицах милых.
Да, подумал Иван-царевич, замужество ей на пользу: во весь разговор ни разу не помянула об озере со студеной водою, за одно это надобно мужу ее спасибо сказать. Правда, разговору, как такового, и не было: Катерина задавала вопрос за вопросом, а он и слова не успевал вставить. Наконец Сокол вырвал его из сестриных объятий и повел сперва в башню, где уж была приготовлена опочивальня для дорогого гостя, а после в баньку.
После стольких дней в седле одежа на Иване, сколь ни полоскал он ее в студеных речках, так пропылилась и задубела от пота, что могла б своим ходом обратно в Хорлов идти. Да и тело внутри этой одежи ничуть не лучше. К тому же борода, которую он дома холил да лелеял, а она все не лезла, на воле разрослась аж до лицевой чесотки. Словом, при мысли о горячей воде да о крепком паре потеплело на душе у Ивана.
— Пропотей хорошенько, шурин. Я сейчас парку-то поддам.
Финист сел на лавку, возле чана с кипящей водою, зачерпнул оттуда ковшом, плеснул на раскаленные докрасна камни. Сидя нагишом в парной, они уж не были князем да царевичем, а как два мальца брызгали друг в друга водою да смеялись до икоты, наслаждаясь достоинствами русской бани.
— Поддай хорошенько, — кивнул Иван, почесывая бороденку. — Мне щетину пропарить надобно, а то никакая бритва ее не возьмет. Вот уж воистину,хмыкнул он, — былинные богатыри горя не знали. По каким дорогам ни езживали, каких побед ни одерживали, а борода все волосок к волоску — нипочем гордой стати их не нарушит.
— Знаешь, почему? Богатыри хорошо платили своим летописцам, чтоб те их не опорочили. — Финист полил камни из ковша, и помещенье сразу наполнилось густым туманом.
Иван блаженно вздохнул и откинулся на щелевой лавке, чувствуя, как горячий пар снимает ломоту в натруженном теле, добирается до притомленных костей. До чего ж хорошо на часок позабыть о государственных нуждах, о престолонаследии, о Стрельцине с его реестрами, о женщинах, что метят в царицы после смерти его батюшки. Одно худо: забыл он предупредить Финиста, чтоб не морочил его наставленьями.
— А задавал ли ты себе когда-нибудь, братец Иванушка, вопрос, коим сестриц донимал, когда они в девках были?
Царевич приоткрыл один глаз, но ничего не увидал, кроме клубов пара, и пробормотал дремотно:
— Какой такой вопрос?
— Кого бы в жены взял, будь на то твоя воля? Катя мне сказывала, как ты ее пытал перед моим появленьем.
— Нет, не задавал. Да и думать об этом неохота.
