— Боже упаси, царевич! — спохватился Стрельцин. — Родители твои уж высказали мне на сей счет весьма здравые суждения. Но воз и ныне там: из казны три приданых убудет, а прибудет всего одно. Арифметика простая, выгоды никакой. Так и по миру пойти недолго.
— К чему тогда такие строгости в твоем реестре, Дмитрий Васильевич? Отчего ты внес лишь высочайших особ?
— То есть как? — Голос главного управителя выдал крайнее недоумение. — В жилах сестер твоих течет царская кровь. Можно ли, чтобы какой-то...
— Мужик?..
— Лицо неподобающего звания, — не растерялся Стрельцин, — претендовало на руку царевны? И то сказать, Катерина столь опрометчива, что, пожалуй, и за безродного пойдет, чтобы жить после да мучиться.
Иван покачал головой, хлебнул еще меду, затем наполнил чашу родниковой водицей.
— Ну, не совсем, поди, она без ума. Однако ты прав — опрометчивость в ней есть. И как не быть, коли до тебя только отчаянные да опрометчивые достучаться могут?
— Как скажешь, царевич.
— Ну вот заладил: «Как скажешь, царевич!», «Воля твоя, царевич!». А сам-то никогда опрометчив не бываешь? Свои-то страсти есть у тебя?
— Есть, царевич. У меня страсть к порядку, к разуму, к покою. Ежели взялся что делать, делай как положено. Вот в чем страсть моя.
— К примеру, выдай замуж царевен как положено, как положено царевича жени, невзирая на обещанье, всем нам батюшкою данное?
Стрельцин открыл было рот для ответа, да запнулся, как будто перечитывая его в уме, чтобы он прозвучал более пристойно для юношеских ушей. Иван нетерпеливо прищелкнул пальцами: щелчок вышел сухой и слишком резкий в тишине раздумий главного управителя.
— Ну не тяни! Слово даю не гневаться.
— Во-первых, некие были б счастливы получить приглашенье на царский пир.
— И кто ж такие? — невинно вопросил Иван. — Сородичи твои?
Стрельцин и глазом не моргнул.
— Сотоварищи, — отозвался он с достоинством. — Многое умеют, не токмо сундуки наполнять.
Либо чародеи, либо татары, подумал Иван, но смолчал.
— Ну так внеси их в реестр моею волей.
— Благодарствуй, царевич.
— Не благодари, покуда «во-вторых» не сказал.
— Во-вторых, царевич, батюшка твой, давая вам обещание, намерение имел доброе, но не государственное. Для государственной пользы нипочем нельзя дозволять царскому отпрыску жениться али замуж выходить по своей воле. Не было и не будет для монарших особ сей благодати. А кто ее взыскует, тому далече странствовать надобно.
Иван пристально поглядел на Стрельцина. Что кроется за странными его речами? Не припомнит он, чтобы главный управитель пускался в туманные рассужденья без основательной причины.
— Скажем, батюшке твоему по молодости незачем было брать в расчет притязанья великого князя Киевского. А тебе придется. Да и все его чада в браке должны первым делом искать союзников престолу, иначе в один прекрасный день князь Юрий протянет свою длань, сграбастает нас в кулак и не будет более на свете Хорловского царства. Удельного княжества, и того не будет.
— А ну как протянет он свою длань, да с култышкой и останется, — тихо, но грозно вымолвил Иван.
Он ожидал, что Стрельцин вновь утомит его до смерти бесконечными речами о государственном долге, но, к вящему удивлению царевича, первый министр ни словом не возразил, видать, сумел Дмитрий Васильевич излить страсть свою до последней капли, освободив место медовухе.
— Ладно, — не получив ответа, продолжал Иван, — я твой резон понял: пойми и ты мой. По-твоему выходит: чем беднее государь, тем ничтожней у него союзники. Но ведь и приданого они поменьше возьмут. — Он поморщился своим словам: такие не царскому сыну говорить вместно, а гостю торговому. — Да к тому ж поместья низшей знати — они тут, близ Хорлова, а твои могучие союзники где? Так что включай и мелкопоместных в свой реестр, сие и выгоде государственной послужит, и уважению батюшкиного слова.
Стрельцин кивнул и поднялся. Приветственным движеньем воздел наполненную чашу, осушил ее и принялся собирать со стола свои пергамента.
— Здраво рассуждаешь, царевич. Я доложу Царскому Величеству об измышленьях его наследника.
