Такой становилась Англия к началу правления Ганноверской династии. В этом отношении аферу Компании Южных морей лучше рассматривать не как финал постреволюционной эпохи Англии, а скорее как эффектную прелюдию к процветанию, вульгарности и торгашескому духу середины XVIII в. Театральная метафора здесь особенно уместна, если учесть, что тот период имеет особое значение в истории исполнительских видов искусства. В 1720–1730 гг. театральная сцена Лондона очень быстро разрасталась, росла и ее политическая роль. До тех пор пока суд не предпринял активных действий для получения в 1737 г. широких цензурных прав, театр служил форумом, наряду с печатью помогавшим развернуть критическую кампанию в отношении того общества, которое родилось во время и после аферы Компании Южных морей. Ничто не выразило этот критический настрой более действенно, чем «Опера нищего» Джона Гея (1728), имевшая большой успех. Неясно, действительно ли это произведение изначально создавалось как политическая сатира, но более важно здесь то, что, по мнению современников, «Опера нищего» таковой в самом деле была. Идея «балладной оперы» хорошо сочеталась с господствующим в то время интересом к иллюзорному и нереальному. Она со всей яркостью изображала двор Георга II как воровскую кухню; мораль правящего класса приравнивалась к морали лондонского дна. Генри Филдинг усилил эту тенденцию своим нелестным сравнением Джонатана Уайльда с сэром Робертом Уолполом. Этой же теме во многом посвящены «Дунсиада» Поупа, «Путешествия Гулливера» Свифта и «Крафтсмен» Болингброка — типичные произведения того замечательного десятилетия расцвета полемической сатиры. Многие ее элементы были уже хорошо известны: поиск убежища в классицизме, обращение к сельским ценностям, пасторальной идиллии и прежде всего непрестанная критика искусственного, интересующегося только деньгами, меркантильного мира начала XVIII в. В этом отношении литературные и журналистские обличения эры Уолпола могут рассматриваться как заключительный и яростный всплеск волны, набиравшей силу многие годы. Но они были явно недостаточными, если дело касалось поиска идей для будущего или конструктивного анализа альтернативных возможностей.
Когда публика на представлении оперы Гея видела в Мэчите сущность политики Уолпола, она ухватывала одну из самых значительных особенностей того периода — если не действительную, то кажущуюся тесную связь между политическим характером ганноверского режима и предполагаемыми болезнями современного общества. За некоторыми исключениями (одним из самых заметных был художник-карикатурист Уильям Хогарт, направлявший свою энергию главным образом на сатирическое изображение нравов), интеллектуальная и художественная элита Лондона проявляла удивительное единодушие в своем восприятии Уолпола в качестве главного злодея. Сложился характерный образ парвеню, норфолкского карьериста, обогатившегося благодаря систематической коррупции (в 1712 г. тори обвинили его в растрате) и поднявшегося на вершины власти благодаря полному отсутствию принципов и всецелой покорности перед господствующими при Дворе взглядами. До 1727 г. зять Уолпола лорд Тауншенд разделял вместе с ним как его влияние, так и непопулярность. Но смерть Георга I и восшествие на престол нового короля привели к тому, что Уолпол остался один под пристальным вниманием со стороны общества. С помощью ловкого манипулирования Георгом II и особенно королевой Каролиной Уолпол к 1730 г. оттеснил от власти всех своих соперников, включая Тауншенда. В результате он вскоре оказался один на таких высотах, которых не достигал никто со времен Дэнби в 70-х голах XVII в. Гегемония Уолпола с неизбежностью вызвала в отношении его личности дружный журналистский огонь со стороны Граб-стрит. Его называли Великаном, Английским колоссом, Человеком-горой. Кроме того, Уолпола изображали как истинного представителя политики обмана: Норфолкский ловкач, Раешник-савояр, Палинур-волшебник, Мерлин-колдун, Хозяин закулисья и т. п. Его мастерство в управлении раздражительным и непредсказуемым Георгом II, а также установленный им контроль над неуправляемым ранее Парламентом объявлялись в бесчисленных памфлетax и листках искусством настоящего политического фокусника.
