На гораздо менее официальном уровне мы обнаруживаем в Вирдейле офицера конницы, который благодарит Сильвана (кельтский сельский бог в римской личине) за «великолепного вепря, какого прежде никому не удавалось добыть», или двух дам, которые возвели в Грета-Бридж алтарь в честь местной нимфы. Искренняя вера в то, что в каждой местности есть свое божество, типична как для кельтов, так и для римлян. Римлянам не стоило никакого труда признать эти местные божества завоеванных ими земель. Более того, они кажутся всерьез озабоченными тем, чтобы выяснить их имена и оказать им почести – хотя бы в качестве меры предосторожности. Более мрачной стороной была вера в призраков и необходимость умиротворять их. Тут мы достигаем самой сердцевины римской религии, очень близкой бриттам, – анимистической веры в существование особых духов домашнего очага, дома, семьи, предков, мест и предметов за пределами дома, веры, которая восходит к временам гораздо более ранним, нежели официальное приятие классических богов Олимпа. Данные археологии указывают на элемент черной магии в виде письменных проклятий, иные из которых даже сейчас невозможно читать без отвращения. На свинцовой пластине из Клотхолла близ Бэлдока написано задом наперед (распространенный прием в магии): «Сим проклинается Тацита, и проклятие сие заставит ее гнить изнутри, словно испорченную кровь». Определенно не является простой случайностью то, что после раскопок храма в Ули (Глостершир) количество табличек с проклятиями, известными по всему римскому миру, почти удвоилось. Классические источники гласят, что бритты были поглощены соблюдением обрядов. Особенность римского влияния проявилась в том, что римляне ввели новые художественные и архитектурные приемы для выражения религиозного чувства и письменный язык, позволивший зафиксировать эти чувства в ясной и долговечной форме. Религиозные обычаи римлян, по духу схожие с римским правом, предусматривали точное исполнение каждого действия и слова. Дотошность, с которой романобританцы формулировали свои посвящения и проклятия, показывает родство и неразрывную связь новых возможностей – передача словесных формул на письме – с их собственными обрядовыми склонностями.
После вторжения в Шотландию Антонин Пий больше не предпринимал никаких военных действий в пределах римского мира, но с 60-х годов II в. ситуация начала меняться. Около 158 г. в Британии произошли какие-то тревожные события. Есть свидетельства того, что пришлось подавлять мятеж бригантов (вероятно, ставший возможным вследствие опрометчивого сокращения численности стоявших там войск ради оккупации Южной Шотландии); похоже, что даже Стена Антонина была на какое-то время утрачена. За кратковременной оккупацией Шотландии, вероятно в результате карательного похода (хотя хронология этого периода особенно туманна), последовало окончательное возвращение к Стене Адриана. В правление следующего императора, Марка Аврелия, давление варваров на границы Империи в целом стало по-настоящему серьезным. Инициатива ускользала из рук Рима, хотя он еще столетия не желал признавать это.
Путешественнику, приехавшему с континента, сразу бросилась бы в глаза одна характерная черта, резко отличавшая Британию от Северной Галлии, во многих отношениях развивавшейся параллельно с нею (если не брать в расчет того, что Британия находилась под властью римлян на сто лет меньше). Постоянное присутствие военных заставило бы его заподозрить, что первоочередной задачей британских правителей была оборона: здесь находились три легиона, два – на Западе, в крепости Честера и в Карлеоне (Южный Уэльс), и один – на Севере, в Йорке, а также многочисленные вспомогательные части, в основном поглощенные удерживанием номинально усмиренных племен по ту сторону цепи холмов на границе Провинции – с помощью сети крепостей и патрулируемых дорог. На Юге наиболее заметной особенностью были городские стены. Постройка этих стен не была (в отличие от других эпох) единовременной мерой, вызванной конкретной опасностью. Это был неторопливый процесс, начавшийся в I в. в таких городах, как Уинчестер и Веруламий, и все еще продолжавшийся в 70-х годах III столетия. К началу II в. в трех престижных колониях были стены, и дух состязания между городами, по-видимому, пробудился повсюду. Тем не менее должна была существовать достаточно веская причина, для того чтобы перевесить неохоту, с которой римские императоры давали разрешение на строительство укреплений, где могли обосноваться их враги или мятежники (за стены платили местные жители, но требовалось согласие императора); к тому же эта причина должна была иметь постоянный характер, чтобы процесс возведения стен продолжался даже после того, как британцы несколько раз бросали серьезный вызов властям. Отсутствие укреплений на виллах вело к беспорядкам в сельской местности и заставляло опасаться крестьянского восстания, Причина могла быть обусловлена тем же фактором, который заставлял держать легионы в Провинции, а вспомогательные части – там, где их поставили: осознание угрозы варварского вторжения извне и волнения в горных районах самой Провинции. Города, стоявшие на главных дорогах, представляли собой очевидную цель для варваров и военных отрядов на марше. В Древнем мире городские стены были более или менее неприступными, за исключением тех случаев, когда в дело вступало войско, оснащенное передовой боевой техникой и всем необходимым для длительной осады, или когда у нападающих были друзья в городе. Таким образом, городские стены служили превосходной защитой от диких племен, а их обилие в Британии показывает, что угроза с той стороны была гораздо более серьезной, нежели за рубежом, в Галлии.
