Тем временем, пока монархи беседовали, провидение послало знак. Высоко над их головами встретились два орла и затем расстались снова. Один пролетел над башнями Константинополя, другой повернул к горам Фракии. Этот знак предназначался для обоих — Симеона и Романа, — чтобы сообщить им, что теперь две империи установятся на Балканском полуострове — на некоторое время, по крайней мере; хотя орлы умирают[379].
Вынужденные теперь признать независимое существование друг друга, Симеон и Роман согласовали условия для перемирия. Возможно, они даже обсуждали их лично в этой беседе, но более вероятно, что детали были устроены их дипломатами. В обмен на большое количество слитков и других ценных подарков и ежегодного подарка в 100 скарамангий — одежд, богато вышитых, наиболее роскошных изделий, изготовляемых в Константинополе, — Симеон согласился эвакуировать императорскую территорию, особенно укрепленные города на Черном море, которые он захватил, Агатополь и Созополь, и, возможно, даже Девельт и Анхиал, чтобы позволить императору проложить маршрут посуху к своему городу Месемврия[380]. После того как эти меры были приняты, Симеон отправился с миром домой.
До некоторой степени мир был постоянен; Симеон никогда не вторгался во Фракию вновь. Но он показал, что не спешил передать свои завоевания на Черном море. Роман неоднократно писал, чтобы потребовать их возвращение, и даже отказался вручить большой груз подарков, пока передача не была произведена; однако желал выплатить ежегодные скарамангии, если Симеон откажется от вторжений. Симеон согласился с этим. Удержание крепостей Черного моря было просто жестом; моральный эффект от беседы постепенно проходил, и он желал показать себя не устрашенным империей. Фактически княжеская политика совершенно изменилась. Симеон мог только являться балканским монархом, но, по крайней мере, стать императором Балкан. До настоящего времени, как человек, который надеялся занять императорский трон, он был педантичен при использовании титулов и желал также признать духовный сюзеренитет патриарха; его будущее правительство, таким образом, избежало бы осложнений. Но теперь он не имел таких ограничений. Он решил стать императором, даже при том, что не мог править в Константинополе. В какое-то время в 925 г. он объявил себя императором ромеев и булгар[381], титул, который должен был прославить князя и оскорбить его врагов. Император Роман был чрезвычайно сердит и написал о своих возражениях, но Симеон оставил его письмо без ответа[382]. Вместо этого, он послал в Рим, чтобы получить подтверждение этого титула; и Рим, недавно одержавший победу над греческими интересами в Иллирии, согласился — папы никогда не теряли надежду приобрести влияние на Болгарию. В 926 г. папский легат Мадальберт достиг Преслава и принес признание папы Симеона в качестве императора[383]. Оно стало результатом посещения Рима Феофилактом и Каром, на которых Николай возлагал такие оптимистические надежды. Но Николай уже разочаровался в булгарском князе. Беседа разрушила его веру в сердце Симеона, и он понял, что Симеон не мог больше быть полезен ему. Он писал Симеону дважды после беседы, но оба письма были написаны сердитым, ожесточенным, больным стариком. В мае 925 г. милосердное провидение отправило его к праотцам прежде, чем он мог узнать о дальнейших преступлениях, которые совершит его любимый сын[384].
Император ромеев и булгар, чей пышный титул был сокращен его народом до славянского слова «царь»[385], решил также иметь своего собственного патриарха. Во время его переговоров с Римом данное назначение пришлось отложить, так как от папы едва ли можно было ожидать одобрения, следовательно, не ранее отъезда Мадальберта в конце 926 г. Симеон возвысил архиепископа Болгарии, Леонтия Преславского, до положения патриарха, что прошло незаметно для Константинополя. Патриарх Николай умер; его преемник Стефан стал инструментом в руках императора Романа, который не проявлял большой заботы в отношении церковных дел[386].
Новая политика Симеона напугала сербов. Очевидно, именно в западном направлении Симеон теперь стремился расширять границы своего государства, что стало понятно после его неудачной попытки вывести войска из Северной Греции, где булгарские мародеры оставались вплоть до его смерти, совершая набеги к Адриатическому побережью и даже вторгаясь и занимая некоторые районы Пелопоннеса
