Базз предложил кое-что как бы невзначай. Я вынула из сумочки блокнот и молча, как секретарша, записала его слова точь-в-точь. Идея казалась безобидной и неосуществимой, как и все остальное, – такое можно проделать, например, во сне. Тем же вечером я спустилась в подвал и напечатала его слова на пишущей машинке с залипающим Р, сложила письмо и положила в конверт. Но к тому времени я словно вышла из транса, мои сомнения вернулись. Письмо пролежало долгие недели на полке в подвале.
– Что скажешь? – спросил меня Базз в тот день возле русских горок. – Не слишком жестоко?
– Нет. Война закончена.
– Уклонист и сообщница. Как-то это нехорошо.
– Что-то могло случиться и само по себе.
– Ты про то, что Холланд мог измениться, – сказал он, нахмурившись, и я прочла его мысли: я снова цепляюсь за прошлое, за выдумку. Холланд не менялся с той минуты, как его, облепленного водорослями, выловили из океана. Менялось только мое представление о нем, расплываясь и собираясь, словно кто-то неумело настраивал объектив. По лицу Базза я поняла, что перемен нельзя дождаться молча, тихо живя в домике у океана, что никто не собирается меняться – ни Холланд, ни тетки, ни Аннабель, – что ничто никогда не изменится, пока его не заставишь.
– Служба воинского учета славится ошибками, – сказал Базз, глядя в море. – Вот меня, отказчика, отправили в военный госпиталь.
– И положили в одну палату с Холландом.
Он кивнул.
– Он там не был душой компании, наверняка он тебе рассказывал. Нас обоих презирали.
И затем ни с того ни с сего Базз спросил, считаю ли я его трусом.
– Ну, я думаю, что Уильям даже не стал…
– Я про себя.
Он сказал это очень спокойно – он привык, что его называли трусом. Позже он упомянул, что как-то ехал в город автостопом, и его остановили копы, спросив, почему он не в форме – парни его возраста все служили, – а увидев его нашивку отказчика, исчезли во мраке, словно увидели призрак. А другие в него целились, пока он сам не убегал.
– Если честно, то я не знаю. Я тебя не понимаю, вот и все.
– Ты сказала, что не стыдишься того, что твой муж скрывался от армии. Хочу знать, что ты думаешь об мне.
– А почему ты не пошел служить?
– Не видел смысла. Я не хотел убивать и не мог. Я много читал и думал об этом. Мне казалось, что именно это делает нас людьми. Когда мы решаем не убивать.
– Ты просто взял и не пришел?
– Нет, нет, – сказал он и замолчал. Я ждала, что он смутится, откажется отвечать, но увидела в его взгляде металл. Он не просто так рассказывал мне свою историю, но тогда я этого не поняла. Дело в связи, о которой я говорила раньше, – мы с ним повязаны страданием.
– Вообще-то меня зачислили на службу в 1943-м, и я явился.
– И что случилось?
– Призывной пункт работал в местной школе. Нам всем сказали раздеться и стоять там всем вместе, переходя от одного врача к другому. Тех, кого признали годными, послали в маленькую комнату. Там надо было одеться и встать в шеренгу и ждать, когда придет офицер. Я про это слыхал, – сказал он, глядя мне в глаза. – Я слышал, что в какой-то момент в комнату входит офицер и просит произнести клятву и сделать шаг вперед, и ты становишься солдатом.
– Вот так это делается?
Он кивнул. Я подумала, что решать свою судьбу чисто символическим действием – это какой-то Древний Рим. Хотя, наверное, судьба регулярно решается именно таким образом.
– Я не сделал шаг вперед. Все другие – да, они произнесли клятву и вышли из строя. А я нет. В общем, на меня орали целый час, а потом отправили к психиатру. Обошлись очень сурово.
Но он не отступил. Юноши сделаны из странного материала. Ему присвоили категорию 4-Е[5] и выдали повязку на руку. Желтую, конечно же, рассмеялся он.
– И тебя сослали? В лагерь?
– О да.
– Тебя били?
– Нет, – сказал он, унесшись мыслями куда-то далеко. – Им было не надо. Мы сами справлялись.
Я хотела спросить, что он имеет в виду, но увидела, что его острый умный взгляд пропал. Его правая рука машинальным жестом, который он хотел бы сдержать, если бы мог, потянулась и потерла обрубок мизинца, погладила его, как больного ребенка. Это был его «теллс», как говорят в покере. Знак потаенной боли, которая не имела отношения ни к Холланду, ни ко мне и все же могла объяснить, что привело Базза Драмера в эту точку.
