И вот, друзья, пришло время покидать родной край — старые Лачуги-у-Дубняка и всех добрых наших знакомых.
На следующее утро в десятом часу мы уже были в Грауфтальской долине, по другую сторону горы, у подножья скал. Там-то и должны были соединиться волонтеры со всего округа и потом уж отправиться в Битш, оттуда в Виссенбург, а затем уж и дальше. Тем, кто пришел из деревень первыми, пришлось ждать остальных.
Мы вышли пораньше из-за жары — она чувствовалась уже с рассвета. Маргарита, Шовель, крестный Жан, батюшка и горожане — мужчины, женщины, дети — провожали нас до этого первого привала. И вот мы располагаемся за поворотом песчаной дороги в тени буков, сложив ружья в пирамиды. Перед глазами — беспредельная долина, река, окаймленная ивами, а в вышине — леса, пересеченные скалами.
Сколько раз, вот уже полвека, останавливался я на этой дороге, смотрел, раздумывал о далеком прошлом! Все пережитое вставало перед глазами, и я вспоминал: вот здесь мы обнялись в последний раз. Вот там бедняга Жак, а может, горемыка Жан-Клод, с ружьем на плече, обернулся, пожал руку старому отцу и крикнул:
— До будущего года!
По этой тропе пришли волонтеры из Сен-Жан-де-Шу, а по той — из Миттельброна! Бой барабанов доносился из лесной чащи задолго до их появления, но они как-то неожиданно вынырнули из сосновой рощи с большими шляпами на острие штыков. И тотчас же по всей долине прокатились возгласы:
— Да здравствует нация!
Да, в далекое прошлое канули те времена, а деревья, скалы, кустарник все еще существуют и все так же плюш; обвивает скалы! Но где же те, кто кричал, обнимался и обещал вернуться? Да, где они? Как подумаешь о товарищах, что полегли на берегах Мозеля, Меза, Рейна и в зарослях вдоль Аргоны, то согласишься, что творец о нас позаботился.
Одним словом, все это я вам рассказываю, чтобы обрисовать наши сборы в июле 1792 года; впрочем, всюду происходило то же самое, всюду волонтеры ждали друг друга, чтобы идти сообща.
Вот Маргарита, сидя рядом со мной на вересковой поляне, у обочины дороги, открывает небольшую корзинку с хлебом, мясом и вином — все это она принесла с собой, потому что в те времена в Грауфтале, бывало, хоть шаром покати — харчевни дедушки Беккера еще и в помине не было. И все жительницы Пфальцбурга, зная, что придется ждать, принесли всякую снедь.
Шовель, батюшка, крестный Жан, три-четыре офицера муниципальной стражи устроились поодаль от дороги, в тени дубов, и поглядывали на нас издали: они понимали, что нам нужно о многом сказать друг другу и так приятно побыть вдвоем. Маргарита просила писать всякий раз, как выпадет удобный случай, с любовью смотрела на меня; она не плакала, как многие другие, держалась стойко — она хорошо знала, что в такие минуты нельзя наводить уныние на тех, кто уходит.
— Пока ты будешь далеко от нас, — ласково говорила она, — я все время буду о тебе думать. И ты о своем отце не тревожься… ведь он и мой отец… я люблю его, и нуждаться он не будет.
Я стоял перед ней, с восторгом слушал ее речи и чувствовал, как крепнет во мне отвага. Надежда на возвращение никогда не покидала меня, даже в часы смертельной опасности; многих с ног валили дождь, снег, холод, голод и все другие невзгоды, а я выстоял — я хотел снова увидеться с Маргаритой, ее любовь меня поддержала.
У скалы рядом с нами расположилась семья папаши Гуэна, подрядчика по фуражу. Старик отец, мать и сестры жалобно причитали; отец все твердил, что сыновьям надо было испросить его согласие, что нет нужды уходить обоим — в его-то годы в одиночку не сладишь с делом. Словом, все это наводило тоску, и оба парня, как видно, утратили душевную бодрость.
По счастью, в других местах старики вели иные речи и говорили с молодыми волонтерами лишь об отечестве и свободе.
А как только появился кюре Кристоф, эхо донесло возгласы «Да здравствует нация!» до Фальберга и Черной лощины! Казалось, будто древние горы ожили и вторят нам, простирая свои дубовые и еловые длани, будто заодно с нами вершина перекликается с вершиной.
Кюре Кристоф привел лютцельбургских волонтеров; пришел он также и ради того, чтобы благословить наши знамена. Я заприметил и узнал его издали; когда он еще спускался по тропинке, вьющейся по Бишельбергским скалам, и вел за руку моего братца Этьена. Некогда мне было навестить бедного мальчугана, поцеловать на прощанье, и он сам, ковыляя, добрался сюда.
