Сениута ехал, внимательно оглядываясь с гетманской серьёззностью, которую приписывал своей старой крови; за ним ехал Янаш, с любопытством разглядывая горы. Люди не смели говорить, но очень им этот красивый пустынный край, с его адскими дорогами хотелось проклинать. Ксендз Жудра в карете, достав бревиарий, читал молитвы и восхвалял Бога. В другой Франка, единственная женщина, взятая для услуг, которую постоянно пугали разбойниками, от тревоги, бледная, ломала руки.
Уже час они так всё более тёмными оврагами волочились, солнце скрылось за горами, хотя ещё не зашло, делалось темно и Сениута из-за плохих дорог советовал поспешить.
Мечникова, видя себя уже почти у ворот, немного триумфовала, что напрасным страхам отвести от своего намерения не дала.
Гродка только что было не видать. Ядзю забавляло всё, а многие вещи казались ей совсем новыми. Край в действительности принимал различную форму; даже до скал и камней это были неизвестные существа.
Упали сумерки, когда Янашек подскакал к двери сказать, что последний овраг скоро кончится и что гродецкий замок увидят через минуту.
Не было уже способа мечниковой и Ядзи удержаться в карете, шторы которой заслоняли вид. Они велели остановить, и вышли. Действительно, широко открытый овраг позволял смотреть на узкую долину, среди которой, на мысе, освещённый отблеском заходящей луны, поднимался серый замок.
Мечникова произносила благодарственную молитву. Ядзя также. Глаза её сияли. Видно, однако, в замке чего-то иного должна была ожидать, он показался ей понурой руиной, она шепнула матери:
– Дико это, мама, и грустно…
Ещё скучней, чем замок, показалось местечко со своими домами из хвороста и глины, корчмами, запавшими в землю. Все люди также с интересом смотрели на замок, но не весёлыми глазами. Действительно, он был похож на нежилую руину. Из одной трубы немного поднимался вверх дым.
Кареты и кони стояли так какое-то время, выглядывая из оврага, покуда Сениута не скомандовал, что пора ехать, потому что потом внезапно нагрянут сумерки. Действительно, чем чище небо, а облаков меньше, которые, как зеркала, остатки света дольше отражают к земле, тем внезапней спускается ночь. Таким образом, они медленно двинулись, потому что уже было на полчаса дороги до замка.
Местечко показывалось всё отчётливей. В некоторых окнах поблёскивали красные огоньки. Уже приближались к нему, когда примчался всадник. Он подъехал к карете, поднял с головы шапку и приветствовал радостным возгласом. Был это Никита, который издалека у оврага заметив кавалькаду, вскочил на коня и выехал приветствовать госпожу.
Также поздоровалась с ним мечникова.
– Есть где переночевать? – спросила она.
Никита пожал плечами.
– Ещё бы, – сказал он, – но не на торжество пани сюда едет, и то хорошо, что счастливо и здорово.
Он поцеловал ей руку.
– Ещё с паном Янашем нужно словечком перемолвиться.
И, убежав, он сел на коня, чтобы догнать впереди едущего.
Сениута с самопалом у седла составлял переднюю стражу, поэтому можно было поговорить свободно. Янашка любили все.
– Паныч, – шепнул, догоняя его, Никита, – долго бы говорить, что я тут застал, скажу одним словом: плохо светиться, нужно день и ночь бдить и глаз не спускать с Доршака.
– Нас уже немного предупредили, – сказал Янасис, – но я сердца от этого… Ты хорошо знаешь замок?
– Все углы исходил, в каждую дыру заглянул, – сказал Никита.
– Людей он там своих много имеет? – спросил Корчак.
– Этого там нечего и считать, но с кем он нюхается, один Бог знает. Замок двойной: нижний и верхний. Кроме колебки и коней, которые должны, вроде бы, оставить в нижнем, нам там места нет, только весь верхний можно занять одним и никого туда больше не пускать. Правда, что ворота не закрываются, но я их поправил, как мы возьмёмся за них, должны запереться.
– Не отходи же от меня и будь мне в помощь, – шепнул Янаш, – на тебя рассчитываю, как на самого себя.
– О! Мы должны крепко держаться, хотим же уйти целыми, – муркнул Никита. – Доршак не глуп, будет, наверное, угождать пани и притворяться верным слугой, но пани следует предостеречь.
– Ох! Ох! Угадает она его через шкуру…
