Расстояние между 63-й улицей, Нью-Йорк, и Бостоном, штат Массачусетс, невозможно покрыть быстрее, чем за три часа двадцать минут. Можете мне поверить, я проверял сам, устраивая гонки на время по этому маршруту, и совершенно убежден, что ни одна машина, наша или заграничная, даже если за рулем будет сидеть первый ас мира, не побьет этот рекорд.
Выехав на шоссе, я разогнал свой «миджет» до ста пяти миль в час. У меня была электробритва на батарейках, и я, разумеется, тщательно побрился в машине и сменил рубашку, прежде чем чинно войти в офис на Стейт-стрит. Было всего лишь восемь утра, а в приемной уже сидело несколько солидных бостонских джентльменов, ожидавших аудиенции у Оливера Барретта Третьего.
Я и глазом не успел моргнуть, как секретарша отца, знавшая меня в лицо, доложила обо мне по селектору. Но ответа не последовало.
Вместо этого в дверях появился Барретт-старший собственной персоной.
– Оливер! – произнес он.
Я теперь стал обращать внимание на внешность людей и потому сразу заметил, что отец немного бледен, что волосы его поседели (и, кажется, поредели) за три года.
– Входи, сын, – сказал он. Интонацию я толком не понял, поэтому просто вошел в его кабинет и сел в кресло.
Мы с отцом посмотрели друг на друга, потом стали разглядывать мебель. Мой взгляд упал на письменный стол, на ножницы в кожаном футляре, на нож для бумаг с кожаной ручкой, на фотографию матери, сделанную много лет назад. На мою собственную фотографию (в день окончания колледжа).
– Как дела, сын? – спросил он.
– Хорошо, сэр.
– Как Дженнифер?
Я не стал отвечать ему, чтобы не лгать. Хотя ведь причина была именно в Дженни. Не найдя, что сказать, я сразу выложил, зачем пришел.
– Отец, мне срочно нужно пять тысяч долларов в долг. Причина серьезная.
Он посмотрел на меня. И как будто кивнул. Так мне показалось.
– Итак? – сказал он.
– Что?
– Я могу узнать эту серьезную причину?
– Нет, отец. Просто одолжи мне эти деньги. Прошу тебя.
У меня было такое чувство – если, конечно, Оливер Барретт Третий вообще понимает, что такое чувства, – что он действительно готов был дать мне денег. И еще я почувствовал, что нотации он мне читать не собирается. А просто хочет… поговорить.
– Разве Джонас и Марш тебе не платят? – спросил он.
– Платят.
Меня подмывало сказать ему, сколько мне платят, – пусть знает, что я установил рекорд среди выпускников моего года. Но потом я подумал – раз он знает, где я работаю, то наверняка знает, и сколько получаю.
– И кроме того, она преподает, не так ли?
Значит, не все он знает.
– Не называй Дженни «она», – вскипел я.
– Прости. Дженни ведь тоже работает? – вежливо поправил он себя.
– Пожалуйста, отец, речь не о Дженни. Дело касается только меня. Очень важное личное дело.
– Что, проблемы с какой-нибудь девушкой? – спросил он, не меняя интонации.
– Да, – сказал я. – Да. Дай мне денег. Пожалуйста.
Я ни секунды не думал, что он мне поверил. Но он, по-моему, и не хотел знать. И вопросы задавал, только чтобы… поговорить.
Отец выдвинул ящик стола и достал чековую книжку в обложке из кожи – такой же, как та, из которой были сделаны ручка ножа и футляр для ножниц. Он открыл книжку медленно – не для того, чтобы помучить меня, не думаю, – просто хотел потянуть время. Найти, что сказать. Что-нибудь не обидное.
Он выписал чек, вырвал его из книжки и протянул мне. С опозданием на долю секунды я сообразил, что должен протянуть руку навстречу его руке. Отец смутился (как мне показалось), отдернул руку и положил чек на край стола. Он взглянул на меня и кивнул. Лицо его словно говорило: «Вот, возьми, сын». Но вообще-то он только кивнул.
Не то чтобы я хотел уйти, нет. Но тоже не мог придумать никакой достаточно безобидной темы для разговора. Мы ведь не могли сидеть так и дальше – желая поговорить, но боясь даже посмотреть друг другу в глаза.
