– Я поручаю это дело тебе, Оливер, – произнес Джонас.
– Вы хотите, чтобы я… Сам?
– Можешь прихватить кого-нибудь из молодых ребят.
Из молодых ребят? Я ведь в фирме самый молодой.
Но я, конечно, понял подтекст: «Оливер, несмотря на твой возраст, в нашей фирме ты уже один из мэтров – один из нас, Оливер».
– Спасибо, сэр, – сказал я.
– Когда ты можешь выехать в Чикаго? – спросил он.
С самого начала я решил никому ничего не говорить – справлюсь со всем в одиночку. Пришлось наплести старику Джонасу какой-то ерунды, не помню даже, что именно, – мол, никак не могу уехать сейчас из Нью-Йорка, сэр. Я надеялся, он меня поймет. Однако мистер Джонас был явно разочарован тем, как я отнесся к столь важному знаку доверия. Если бы он только знал!
…Оливер Барретт Четвертый стал уходить с работы раньше времени, а домой возвращаться еще медленнее обычного. Не парадокс ли?
Дело в том, что у меня появилась привычка задерживаться перед витринами магазинов на Пятой авеню, разглядывая всякие дорогие и до смешного экстравагантные вещи, которые я накупил бы Дженни, если бы не надо было делать вид, что все у нас… как обычно.
Да, мне просто было страшно идти домой. Потому что теперь, спустя несколько недель после страшного известия, я заметил, что Дженни начала худеть. Нет, похудела она совсем немного – наверняка даже еще сама не заметила. Но я-то знал и потому все понял.
Разглядывал я и витрины авиакомпаний: Бразилия, Карибские острова, Гавайи («Бросьте все – летите к солнцу!») и т. д. В тот день компания «Transworld Airlines» рекламировала Европу в межсезонье: «В Лондон за покупками!», «В Париж за любовью!»…
– Но как же моя стипендия? А чертов Париж, где я так никогда и не побывала?
– А как тогда быть с нашей свадьбой?
– А кто говорит о свадьбе?
– Я. Здесь и сейчас.
– Ты хочешь на мне жениться?
– Да!
– Почему?..
Банк считал меня фантастически перспективным клиентом, и у меня уже была кредитная карточка «Diner’s Club[29]». Всего одна подпись, и в руках у меня оказались два билета (первого класса, а как же еще!) на самолет, летящий в Город Влюбленных.
Дома меня встретила Дженни. Она была бледная и какая-то посеревшая, но я надеялся, что моя блестящая идея вернет ей румянец.
– Миссис Барретт, угадайте, какую новость я принес? – сказал я.
– Тебя уволили, – сразу предположила моя оптимистка-жена.
– Не дождешься! С работы я не вылетел. А вот мы с тобой улетаем. Все выше и дальше – аж до самого Парижа. Завтра вечером. Вот билеты.
– Что за бред ты несешь, Оливер? – спросила Дженни. Но уж очень тихо, без обычной насмешливой агрессии. Даже с какой-то нежностью.
– Слушай, а что значит это твое вечное «бред»? Определи поточнее, пожалуйста.
– Это значит, Оливер, – тихо произнесла она, – что все будет совсем иначе.
– Что будет иначе?
– Я не хочу лететь в Париж. Мне не нужен Париж. Мне нужен только ты…
– Ну, это-то тебе обеспечено, крошка, – с притворной веселостью перебил я.
– А еще время, – продолжила она, – которого ты, увы, не можешь мне дать.
Я посмотрел ей в глаза. Они были невыразимо печальны. Но печаль эта была особая, понятная только мне: Дженни меня жалела.
Мы стояли молча, обнявшись. Господи, если один из нас заплачет, пусть заплачет и другой. Но лучше не стоит.
Потом она рассказала, как в один прекрасный день почувствовала себя «совсем дерьмово» и снова пошла к доктору Шеппарду – не за советом, а за ответом: да скажите вы уже, наконец, что со мной, черт побери! И он сказал.
Почему-то мне стало неловко, что не я открыл ей правду. Она догадалась и умышленно глупо вдруг сказала:
– Ты знаешь, Оливер, он из Йельского университета.
– Кто?
– Ну, этот, Аккерман. Гематолог. Сначала в колледже там учился, потом окончил медицинскую школу при их универе, как ты – Школу права.
– А-а, – протянул я, понимая, что она хочет хоть как-то облегчить то ужасное, что собиралась сказать. – Но читать и писать он, по крайней мере, умеет? – спросил я.
– Это я еще не выяснила, – улыбнулась миссис Барретт. – Главное, что он умеет говорить. Потому что именно поговорить я с ним и хотела.
