Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953 - страница 5

По требованию Христофорыча Мандельштам записал стихотворение "Горец". Следователь приложил автограф поэта к делу.

Следователь Мандельштама Николай Шиваров будет расстрелян в 1938-м. В 1934-м, как раз в период следствия о стихах Мандельштама, по Москве пошли слухи о том, что Главный прокурор Вышинский начинает копать под главу НКВД Ягоду. Некоторые граждане воспринимают эти слухи как обнадеживающие, полагая, что Вышинский, юрист по образованию, положит конец самоуправству органов безопасности.

Фото из следственного дела О. Э. Мандельштама. 1934 год

В соответствии с особенностями человеческой памяти люди в этот момент забывали, как однозначно страшно уже проявил себя Вышинский на процессах конца 20-х — начала 30-х годов.

Кроме того, общественное сознание первой половины 30-х категорически отказывалось воспринимать происходящее как борьбу властных группировок за право бесконтрольно распоряжаться жизнью и смертью граждан СССР. Неограниченная и жесточайшая эксплуатация человеческого ресурса страны — основа сталинской экономики. То есть эта эксплуатация — основа сталинского режима и личной власти самого Сталина.

Что касается граждан страны, то в 1934-м никто из них не задумывается о том, что новая волна террора впереди и что она непременно будет.

Только больной поэт Осип Мандельштам в 1934-м в своем следователе разглядел то, чего не обнаружил бы ни один человек в здравом уме. В ссылке он будет говорить жене, что "во всем поведении следователя, несмотря на крик и угрозы, чувствовалась какая-то двусмысленность и проступала ненависть к Сталину". Христофорыч зная, что ему готовит система. Знал, что смерть не будет мгновенной. Что о смерти он еще будет мечтать. Больной Мандельштам во время собственного допроса рассмотрел самый сокровенный страх своего следователя.

Первым делом на Лубянке у Мандельштама отобрали брючный ремень. Брюки падали. Он все время нелепо их подхватывал.

Мандельштама на Лубянке видел Петр Павленко. Павленко — советский писатель. Он даже проехался с Мандельштамом в лифте, когда того везли на очередной допрос. Мандельштам в нервном припадке упал, забился в угол. Советский писатель Павленко укоризненно сказал ему: "Мандельштам, Мандельштам, как вам не стыдно".

Павленко был приятелем следователя Христофорыча. Тот по-дружески пригласил Павленко поприсутствовать на допросе Мандельштама. Павленко принял приглашение, в том числе, как он говорил, чтобы набраться художественных впечатлений.

В кабинете следователя на Лубянке несколько одинаковых дверей. Одни ведут в специальные шкафы-ловушки, если кто попытается бежать. Другие служат запасным выходом для хозяина кабинета Писатель Павленко наблюдает за допросом Мандельштама, сидя в спец-шкафу. Трудно сказать, как было дело с художественными впечатлениями у писателя Павленко во время допроса поэта Мандельштама, но политически Павленко точно промахнулся. Сталин в мае 1934-го не желал смерти Мандельштама. У него были виды именно на этого поэта. Мандельштам давно и по гамбургскому счету поэт с большой буквы. В России, где есть Пушкин, само звание поэт — уже более чем достаточная оценка. Кроме того, Осип Мандельштам — поэт Серебряного века со старыми дореволюционными корнями. Это важно для Сталина. Еще в незабвенные времена петербургского артистического клуба "Бродячая собака" и именно в "Бродячей собаке" Анна Ахматова произнесла: "Мандельштам, конечно, наш первый поэт". А тогда было из кого выбирать. Сталину наплевать, что к 1934 году мало кто в советском литературном сообществе ценит Мандельштама. Цена всех оценок ему отлично известна. Надо сказать, и в иные времена публика была не в состоянии принять Мандельштама. В 1920 году при Врангеле в Крыму, в Феодосии, местный литературно-артистический кружок устроил в его честь вечер. Он вышел, заложив руку за борт пиджака, откинул назад маленькую птичью голову и начал читать. В публике послышались смешки. Потом пошел откровенный и грубый смех. Вспоминает очевидец Андрей Седых, впоследствии главный редактор нью-йоркского "Нового русского слова": "До сих пор со стыдом вспоминаю, как вела себя в тот вечер наша публика. Люди смеялись над тем, чего не могли понять. Мандельштам остановился, топнул ногой. Смех только усилился. "Варвары!" — крикнул он и сошел с эстрады. Максимилиан Волошин утешал его и говорил, что чернь и не должна понимать поэта".