Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953 - страница 7
На письме Бухарина Сталин оставил автограф: "Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…" Замечание очень интересное. В особенности потому, что документ не имеет обязательных входящих и исходящих данных. То есть сталинскую ремарку никто не видел. Она не рассчитана на подчиненных. Это актерство, скуки ради. "Арестовали Мандельштама! Безобразие!" Сталин шутит, Сталин развлекается. Потом Сталин позвонит Пастернаку.
13 июня 1934 года в квартире Бориса Пастернака в доме № 14 по Волхонке начинается его знаменитый разговор со Сталиным. Сталин говорит, что отдано распоряжение и с Мандельштамом все будет в порядке, и спрашивает, почему Пастернак не хлопотал за Мандельштама. "Если бы мой друг попал в беду, — сказал Сталин, — я бы лез на стену, чтобы его спасти". Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин не узнал бы об этом деле. Сталин спросил: "Но ведь он ваш друг?" Последовала пауза. Сталин продолжил вопрос: "Но ведь он же мастер, мастер?" Пастернак ответил: "Это не имеет значения. Почему мы все говорим о Мандельштаме и о Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить", — сказал Пастернак. "О чем?" — спросил Сталин. "О жизни и смерти", — сказал Пастернак. Сталин повесил трубку.
Б. Л. Пастернак. 30-е годы
В Чердынь телеграмма из Москвы об изменении приговора пришли 14 июня. Комендант не поверил своим глазам, послал запрос в Москву и только тогда убедился, что телеграмма действительно правительственная. Мандельштаму предложили выбрать город для проживания. Мандельштам вдруг вспомнил, что у знакомого биолога Леонова отец работал тюремным врачом в Воронеже. "Кто знает, может, еще понадобится тюремный врач", — сказал Мандельштам и выбрал Воронеж.
По дороге в Воронеж Мандельштамы были несколько часов в Москве. Надежда Мандельштам побежала к Бухарину. Бухарин ее не принял. К этому моменту Бухарин уже знал причину ареста Мандельштама. Он встречался с Генрихом Ягодой, и Ягода читал ему "Горца" Мандельштама. Глава НКВД читал его наизусть.
Летом 1935 года, беседуя со знакомым в скверике у памятника поэту Алексею Кольцову, ссыльный Осип Мандельштам спросил: "Как вы думаете, а будет ли когда-нибудь поставлен в Воронеже памятник мне?"
На съезде советских писателей в августе 1934-го Николай Бухарин в своем докладе первым советским поэтом назвал Бориса Пастернака. Бухарин говорил больше трех часов подряд. Доклад сложный, со вкусом, с латынью вскользь без перевода. Пастернак в президиуме. Пастернак принимает от лица Союза писателей портрет Сталина Скоротечное пребывание Пастернака в советской официозной обойме — следствие его со Сталиным телефонного разговора о Мандельштаме. Уже через несколько часов после того разговора вся Москва знала о телефонном звонке Сталина. Вспоминает жена поэта Зинаида Пастернак: "В Союзе писателей все перевернулось. В ресторане стали нас особенно внимательно обслуживать, вплоть до того, что когда Боря приглашал к столу нуждавшихся писателей, то за их обед расплачивался Союз писателей". Как ни странно, из этого сложнейшего положения Пастернака высвободит Сталин. В декабре 1935 года "лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи" Сталин назначит Маяковского. Это позволит Пастернаку написать Сталину письмо следующего содержания: "Горячо благодарю Вас за Ваши слова о Маяковском. Косвенно Ваши строки о нем отозвались и на мне спасительно. Последнее время меня под влиянием Запада страшно раздували. Я даже заболел от этого. Теперь, после того как Вы поставили Маяковского на первое место, я с легким сердцем могу жить и работать по-прежнему в скромной тишине".
Добрая знакомая семьи Мандельштама Эмма Герштейн пишет, что последний всплеск психической зараженности Пастернака личностью Сталина пришелся на 1936 год. Корней Чуковский вспоминает об их с Пастернаком посещении X съезда комсомола в 1936-м: "Вчера на съезде сидел в шестом ряду. Оглянулся. Борис Пастернак. Я взял его в передние ряды. Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял немного утомленный, задумчивый. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. Когда ему аплодировали, он вынул часы — серебряные — и показал аудитории с прелестной улыбкой. Все мы зашептали: "Часы, часы, Сталин показал часы". Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью".
