Достаточно было бы уже того, чтобы Анастасия оставила своё сомнительное ремесло.
Не каждой же женщине становиться святой?!
* * *
Поскольку пострижение происходило в пятницу, в монашестве Елене дали имя Параскева — Приуготовление, чтобы даже оно всю жизнь напоминало инокине о приуготовлении к крестным страданиям...
Ей не было позволено ни проститься с отцом, ни взять с собой свои одежды и украшения — у человека, уходящего в монастырь, не должно было быть никаких связующих нитей с грешным миром.
Немедленно после спешного совершения обряда пострижения молодую монахиню Параскеву на закрытых от посторонних взглядов носилках доставили в императорскую гавань Буколеон, где уже был приготовлен к отходу большой императорский дромон.
Едва носилки с Параскевой внесли на дромон, с причала бросили на палубу толстые канаты, ударили по воде мощные вёсла, корабль плавно качнулся и отошёл от мраморной причальной стенки.
Спустя несколько минут вдоль высоких бортов заплескалась и заструилась зеленоватая вода Босфора.
Черница Параскева покорно сидела у борта, глядела на удаляющиеся стены Константинополя и навеки прощалась с ними.
Когда корабль вышел из Босфора в море, ветер наполнил паруса и гребцы сложили свои вёсла, к молодой чернице подошёл капитан.
— Твой батюшка — протоспафарий Феофилакт? — негромко уточнил капитан. — А ты — Елена?
— Отныне — инокиня Параскева. А вы знаете моего батюшку?
— Моё имя — Аристарх. Мы с протоспафарием Феофилактом не раз ходили и на Дунай, и в Херсонес, и к хазарам...
— Немедленно прекратите разговоры, — властно потребовала сестра Феофания, сидевшая рядом.
Злилась она потому, что какую-то черницу Параскеву в императорскую гавань Буколеон несли на носилках дюжие рабы, а сестра Феофания вынуждена была бежать за ними. И долго ещё, взойдя на высокую палубу дромона, она не могла отдышаться.
— Почему? — удивился Аристарх.
— Василиссой Феодорой велено не позволять никому вступать в беседы с сестрой Параскевой.
— На этом корабле командую я, — сухо напомнил монахине Аристарх. — И буду делать то, что сочту нужным.
— Рано или поздно всякий корабль возвращается в гавань, капитан сходит на берег и ему приходится держать ответ за нарушение повеления её величества василиссы Феодоры, — едко заметила монахиня. — Язык карают вместе с головой...
Елена увидела, как глаза капитана на мгновение потемнели от гнева, но он тотчас же взял себя в руки, почтительно склонил голову перед сварливой монахиней.
— Вы позволите узнать ваше имя, досточтимая дева? — любезно улыбнулся зловредной монахине Аристарх.
— Сестра Феофания.
— Прекрасное имя! Не гневайся на меня, сестра Феофания, ведь я всего лишь желал пригласить и тебя, и дочь моего доброго знакомого разделить со мной вечернюю трапезу. Окажите мне честь, пожалуйте в мою каюту отужинать чем Бог послал...
Сестра Феофания заколебалась.
— Пища у нас на корабле отнюдь не скоромная... А подкрепиться перед дальней дорогой всякому полезно. Не приведи Господи, поднимется сильный ветер, и бывалому моряку несладко придётся, а уж вам и подавно аппетит отобьёт, — пообещал капитан. — Ветры всегда дуют не так, как того хотелось бы корабельщикам.
— Я сегодня ещё и не обедала, — вспомнила сестра Феофания.
Следом за гостеприимным капитаном монахини прошли в его каюту, сотворили благодарственную молитву и чинно уселись за дубовым столом, а тем временем два смуглолицых матроса внесли варёную рыбу и тушёные овощи, подали чаши для омовения рук.
— Не угодно ли наливочки? — наполняя серебряные кубки темно-красным вином, предложил капитан. — Как говорится, сие и монаси приемлют...
От вина сестра Феофания не отказалась и вскоре, не чинясь, за обе щеки уплетала закуски, которые едва успевали подавать бессловесные матросы.
Насытившись, монахиня разрумянилась и заметно подобрела. Она уже не глядела на Елену с беспричинной злостью и словно бы даже жалела сестру во Христе.
А Елене есть вовсе не хотелось, и она с трудом заставила себя съесть лишь кусочек отварной форели и выпить глоток сладкого вина.
Начиная с того самого момента, когда её подхватили под руки придворные евнухи и потащили в храм Святой Софии на пострижение, Елене всё происходящее виделось как бы со стороны, словно бы не её, а какую-то другую девушку постригали в монахини, затем несли на корабль и увозили куда-то на край света.
