– Страшнее шторма он тут не припомнит. День был ясный и спокойный. Мистер Пинфолд не боялся бурного моря – скорее, оно было ему по душе. С час проваляв дурака. Ангел дал отбой: – Бесполезно, – сказал он. – Операция отменяется.
– Гилберт не боится. Он хорошо переносит качку, – сказала Маргарет.
– Он не возражает пожертвовать своим ленчем, – сказала Гонерилья, – еда ему, видишь ли, не по вкусу.
– Операция «Фондовая биржа», – сказал Ангел. Эта операция была еще более бессмысленной, чем предыдущая. Методика была прежняя: заводить разговоры, предназначенные для его ушей. Темой был финансовый крах, ввергший в хаос мировые биржи. Прогуливаясь по палубам или склонившись над вязанием, пассажиры ответственно рассуждали о страшном падении акций и облигаций в мировых столицах, о самоубийствах финансистов, о закрывшихся банках и корпорациях. Они оперировали цифрами, они называли прогоревшие компании. Даже будь это правдой, мистер Пинфолд не испытывал к этому ни малейшего интереса.
– Говорят, мистер Пинфолд потерял все свое состояние, – сообщала миссис Бенсон миссис Коксон (обе эти дамы перешли на родной язык).
У мистера Пинфолда не было состояния. У него было несколько лугов, несколько картин, несколько ценных книг и авторские права. В банке у него было малое превышение кредита. За всю свою жизнь он ни единого пенса не вложил в дело. Элементарные финансовые операции были для него китайской грамотой. И очень странно, думал он, что эти люди кладут столько труда, чтобы разобраться в его делах, и так плохо их знают.
– Операция отменяется, – объявил наконец Ангел.
– А почему сорвалось?
– Поди знай. Гилберт не поддается лечению. Раньше он – какой был живчик, а теперь совсем вареный.
– Он стал какой-то чумной.
– Он спит мало.
Это была правда. С тех пор как мистер Пинфолд допил снотворное, у него редко-редко выдавался часок тревожного полусна. Ночи превратились в муку. Выделяясь смокингом, он засиживался в гостиной, разглядывая своих спутников и тем хоть на время отвлекаясь от вражеских голосов. Гадал, кто ему друг и кому он безразличен, и наконец оставался наверху в одиночестве и в темноте, после чего обреченно шел в свою каюту и раздевался. Он даже мысленно перестал молиться. Самые сокровенные слова вызывали у Гонерильи шквал издевательского богохульства.
Он лежал и ждал малейшей передышки. В штаб-квартире Ангела имелся электрический прибор, точно показывавший состояние мистера Пинфолда. Как догадывался мистер Пинфолд, он представлял собой стеклянную трубку с двумя параллельными красными линиями, которые сближались и расходились, точно бегущие рядом с поездом телеграфные провода. Когда он задремывал, линии начинали сходиться и сливались в одну, когда он засыпал. За их колебаниями следил дежурный оператор.
– …Бодрствует… теперь засыпает… почти смыкаются… порознь… почти сливаются… нет, опять бодрствует… – Приходя в сознание после своего недолгого отсутствия, он первым делом слышал голос дежурного:
– Гилберт снова проснулся. Пятьдесят одна минута.
– Лучше, чем в прошлый раз.
– Но все равно недостаточно.
Однажды они пытались усыпить его, поставив пластинку, специально записанную для этой цели швейцарскими учеными. Наблюдая в санатории для нервнобольных за промышленными рабочими, те пришли к заключению, что наибольшим снотворным действием обладают заводские шумы, и каюта мистера Пинфолда огласилась металлическим ревом и лязгом.
– Уроды, – кричал он в сердцах. – Ведь я-то не рабочий. Вы сводите меня с ума.
– Нет, нет, Гилберт. Вы уже сумасшедший, – сказал дежурный. – Мы приводим вас в рассудок.
Гвалт продолжался, пока не подоспел с проверкой Ангел.
– Гилберт еще не спит? Дайте-ка журнал: «03.12 мин. Уроды, ведь я-то не рабочий». Действительно, не рабочий. «Вы сводите меня с ума». Похоже, он прав. Дайте ему что-нибудь пасторальное.
После этого в каюте мистера Пинфолда долго свистали соловьи, но он по-прежнему не спал. Он вышел на палубу и облокотился на поручень.
– Действуй, Гилберт. Прыгай. Вперед, – сказала Гонерилья. У мистера Пинфолда не было ни малейшего желания слушаться ее. – Воды боишься.
