Примерно такую же игру, только неизмеримо более грубую, полагал мистер Пинфолд, и затеяли себе на потеху, а ему в укор пассажиры «Калибана». Что ж, он не доставит им удовольствия, реагируя на их выходки. Он перестал бросать уличающие взгляды на говоривших.
…Его мать распродала свои ювелирные крохи, чтобы оплатить его долги…
– Но хоть когда-нибудь он писал хорошо?
– Никогда. Раньше, правда, не так плохо, как сейчас. Он исписался.
– Он перепробовал все литературные приемы. Конченый человек, и он это сам понимает.
– Но денег, думаю, порядочно загреб?
– Больше делает вид. И все спустил. У него чудовищные долги.
– И конечно, его вот-вот прижмет фининспектор.
– Ну разумеется. Он годами подавал липовые декларации. Там не спешат. От них еще никто не уходил.
– Они сцапают Пинфолда.
– Ему придется продать Личпол.
– Дети отправятся в обычную школу-интернат.
– По стопам своего отца.
– Отпил он свое шампанское, откурил свои сигары.
– Жена, я полагаю, его бросит?
– Естественно. Без крыши-то над головой. Ее заберут к себе свои.
– Без Пинфолда.
– Ну конечно. Без Пинфолда.
Мистер Пинфолд не из тех, кто празднует труса. Даже признака слабости они не заподозрят в нем. И в свой срок, изрядно нагулявшись, он вернулся к себе в каюту.
– Гилберт, – сказала Маргарет. – Гилберт. Почему вы не разговариваете со мной? Вы прошли совсем близко от меня и даже не взглянули. Ведь я-то вас не обидела, правда? Вы знаете, что это не я говорила все эти гадости про вас, правда? Отвечайте, Гилберт. Я вас услышу.
И мистер Пинфолд, мысленно произнося слова, беззвучно сказал: – Я даже не знаю, как вы выглядите. Может быть, нам встретиться? Выпейте со мной коктейль.
– Ах, Гилберт, дорогой, вы же знаете, что это невозможно. Есть же правила.
– Какие правила? Чьи правила? Вам что, папа не разрешает?
– Нет, Гилберт. Это не папины правила, другие. Неужели вы не понимаете? Мы нарушим правила, если встретимся. Говорить с вами я могу, а встречаться нам нельзя.
– Как вы выглядите?
– Мне нельзя этого говорить. Вы должны сами выяснить. Это входит в правила.
– Вы говорите так, как будто мы играем в какую-то игру.
– Так оно и есть. Это своего рода игра. Мне пора идти. Только мне надо сказать вам одну вещь.
– Да?
– Вы не обидетесь?
– Думаю, что нет.
– Вы уверены, дорогой?
– В чем дело?
– Сказать? Вы не обидетесь? – Маргарет помедлила и трепетным шепотом сказала: – Подстригитесь.
– Черт-те что, – сказал мистер Пинфолд, но Маргарет уже ушла и не слышала его.
Он посмотрел в зеркало. Да, оброс. Надо стричься. Но тут возникла новая загадка: каким образом Маргарет услышала не произнесенные вслух слова? Истершиеся, перепутанные провода тут ничего не объяснят. Сквозь его раздумья прорезался голос Маргарет: Не провода, милый. Это беспроволочное, – и ушел окончательно.
Вот где, наверное, собака зарыта; вот что, наверное, развеет обставшую его тайну. Со временем мистер Пинфолд дознается; пока же события этого утра совсем сбили его с толку, и на призывные звуки гонга он шел к ленчу, припоминая что-то из телепатии, о которой имел смутные представления.
За столом он первым делом одернул Главера, подняв мучивший его вопрос.
– Я не учился в Итоне, – сказал он с вызовом в голосе.
– Я тоже, – сказал Главер. – Я кончил Мальборо.
– Я никогда не говорил, что учился в Итоне, – настаивал мистер Пинфолд.
– Естественно. С какой стати, если вы не учились?
– Я всячески уважаю эту школу, но сам не сподобился там быть, – и он потянулся через стол к норвежке: – Я никогда не щеголял в черной рубашке в Альберт-холле.
– Да-да? – заинтересованно сказала ничего не понявшая норвежка.
– В гражданской войне все мои симпатии были на стороне Франко.
– Да? Это было так давно, я почти забыла, в чем там дело. В нашей стране не было столько интереса, как у французов и других.
– Я никогда не испытывал ни малейшей симпатии к Гитлеру.
– Конечно, я думаю, что нет.
– Когда-то я возлагал надежды на Муссолини, но я никогда не был связан с Мосли.
– Мосли? Что это такое?
– Умоляю вас, – воскликнула хорошенькая миссис Скарфилд, – не будем углубляться в политику.
Все оставшееся время мистер Пинфолд промолчал за столом.
