— Постойте-ка... Это что же выходит... — нахмурил брови слуга, поймавший Берти. Думал он медленно, но направление его мыслей ничего хорошего Берти не сулило. Наконец он сложил очевидные факты и закричал: — Люди, поглядите! Здесь у меня чужой постреленок. Весь в крови, что твой мясник.
Все взоры тут же обратились на мальчишку. Залитое кровью лицо не позволило людям сразу признать в нем соседского сына. Зато они почти сразу сообразили, что он и есть виновник ночного смятения. Перед Берти замаячил призрак жестокой расправы — деревенский народ всегда был скор на руку. Вдобавок ко всему какой-то глазастый юнец нашел в соломе нож.
— Твое? — грозно навис над Берти старший конюх, потрясая заляпанным кровью ножом.
Совершенно оцепенев от страха, мальчик ничего не ответил. Конюх грубо схватил его за руки и развернул их ладонями к себе. Как и лицо, они оказались в темной, уже подсыхающей лошадиной крови.
— Как есть — твое!
— Дубьем его, маленького сатану! — выкрикнул из толпы истеричный женский голос.
— Ты кто такой?! — конюх встряхнул Берта. — Откуда взялся?
— Это Берти Морт,— раздался вдруг сильный спокойный голос. — С дороги! Дайте пройти!
Толпа разом умолкла и расступилась. На пороге конюшни с фонарем в руке, в длинном, тщательно запахнутом домашнем халате, слегка взъерошенный но от того не менее величественный, стоял хозяин поместья мистер Чарльз Диккенс.
Мэри вернулась домой под утро. К тому времени малыш уже проснулся и настоятельно требовал еды. За неимением настоящей колыбели, Берт положил его в ящик и устроил на софе рядом с собой. Измотанный событиями последнего дня, ранением, плаваньем в зловонной реке и тяжелой дорогой к лачуге Мэри, он то и дело проваливался в забытье, но вскоре тревожно вскидывался — как там малыш. Когда младенец окончательно пробудился и Берт уже начал жалеть, что отпустил его мать в опасную экспедицию к своей квартире, дверь скрипнула, впуская Мэри.
Судя по тому, что в руках у девушки был большой саквояж, с которым доктор Морт имел обыкновение навещать своих пациентов, миссия ее увенчалась успехом. Мэри поставила сумку у двери и сразу устремилась к плачущему ребенку. Не выказывая ни малейшего стеснения, она принялась кормить его со сноровкой, которую никак нельзя было заподозрить в девушке, только вчера ставшей матерью. Берт тактично отвернулся.
— У вас не возникло сложностей? — спросил он через плечо.
— Ничего такого. Правда было темно и какой-то толстый коротышка выскочил на лестницу, когда я входила в квартиру.
— Наверное, мистер Батлер.
— Он не представился, но вел себя довольно странно. Запретил включать свет, бормотал что-то про пожар, инспекцию, собак...
— Он даже не спросил, кто вы и зачем пришли?
— Говорю же вам, он был не в себе. Заклинал не зажигать свечей.
— Ничего не понимаю. Ну да ладно. Вы принесли все, что я просил?
Берт сначала думал самостоятельно разобрать саквояж, но при попытке встать голова закружилась, и от этой мысли пришлось отказаться.
— Как вы сказали: деньги, письмо со стола, большая книга и железки из комода. Тяжелые — спасу нет.
— А банку с кристаллами?
— И ее тоже.
— Ну и хорошо. — Берт окончательно успокоился.
Мэри покормила ребенка, после чего помогла новому знакомому достать из саквояжа флакон с антисептиком. Берт привычно отсыпал в жестянку несколько кристаллов и попросил девушку развести их водой. Полученным раствором он смочил тряпицу и как смог протер рану на груди и укусы на руке. Он знал, что завтра придется снять старые швы и обработать раны по всем правилам, а пока оставалось уповать на то, что заражение он предотвратил.
Бросив последний взгляд на маму, баюкающую своего малыша, доктор Бертольд Морт, наконец, крепко уснул.
На следующий день мистер Фрисби нанес обещанный визит в лачугу Мэри. Берт даже не проснулся, когда тот, с присущей ему бесцеремонностью вломился в их маленькую комнатушку, с видом таким воинственным, что в его намерениях можно было не сомневаться. Мэри безропотно отдала домовладельцу требуемую сумму, после чего мистер Фрисби сменил гнев на милость и даже пообещал сговориться с угольщиком о телеге угля. Он ушел довольный собой и своим коммерческим гением — еще бы, сдать за пятнадцать шиллингов самый паршивый угол в Лондоне, в котором не всякий нищий согласится жить и бесплатно.
