Первей покрылся липким потом.
«Что? Что…позволено?»
«Ну господи, ну какой ты глупый! Обзавестись титьками, неужели не ясно?»
* * *
— Хочу вас обрадовать, герр Перуэй. А может, и огорчить. Мы возвращаемся в Данию.
Посол сидел на скамье, обитой малиновым рытым бархатом, положив вытянутые ноги на скамеечку пониже. Огонь в камине не горел — и так жарко.
«Родная, отзовись»
«Да, рыцарь»
«Как быть?»
Короткий смешок.
«Ты на службе»
— Вы молчите? Этот отъезд нарушает ваши планы, герр Перуэй?
— Я у вас на службе, ваше сиятельство. Как скажете. Когда мы отплываем?
— Как только придёт корабль. Думаю, дня через три-четыре.
— Вы позволите мне отлучиться в город на это время? Нехорошо уезжать, не закончив дел…
— Да, пожалуйста. Где вас найти, я знаю. Вы же опять на постое у этого купца… м-м-м… Сабилия Петроффича?
— Да, ваше сиятельство.
Первей смотрел на стол, наполовину залитый чёрным, да так и не отмытый. И ковёр сменили…
Датчанин перехватил его взгляд.
— Вы были правы, герр Перуэй. Я думал над вашими словами всю ночь, а утром взял кочергу и… Конец дьявольскому искушению! — он рассмеялся.
* * *
— … И бились оне три дня и три ночи. Гром стоял, и леса в округе занялися огнём, и Серегер-озеро всё ажно кипело.
— Пошто кипело-то?
Рассказчик, сутулый мосластый мужик с жиденькой бородёнкой, неодобрительно взглянул на чернявого, так бесцеремонно влезшего в повествование.
— Я же говорю, бились оне.
Первей сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене. Перед ним на столе стояло блюдо с блинами, настоящими блинами с икрой, со сметаной, с мёдом. И здоровенная кружка горячего сбитня. А пива он ещё успеет напиться и в Дании. Кто знает, когда ещё вот так посидишь, слушая русскую речь…
— … Не, не простые люди то были. Иноземный цесаревич, вроде, с оруженосцем своим. Вот цесаревич-то и завалил того Кощея-колдуна.
— А как хоть звали-то цесаревича этого?
Рассказчик в замешательстве пожевал губами.
— Да вроде как Петром, что ли…
— Не, не Петром, — перебил его лысый, до сих пор сидевший молча. — Похоже, но не Петром.
— Ну стало быть, Иваном, — авторитетно изрёк толстый, судя по виду, купец.
— Почему Иваном-то? — в замешательстве вскинул глаза рассказчик.
Толстяк посмотрел на него снисходительно.
— Смешной ты малый, право… А как ещё, ежели не Петром?
* * *
— … Нет, это немыслимо. Два дня тащиться до Ревеля!
Датский посол был раздражён. Как только датское судно вышло из устья Невы на простор Балтики, задул устойчивый западный ветер, и гребцы в трюме трудились в поте лица, продвигая посудину фут за футом. Вдобавок зарядил нудный, моросящий дождь, навевающий уныние.
— Мне не везёт с погодой, герр Перуэй. Как только мне приходится выйти в море, так сразу встречный ветер. Всю жизнь мне в лицо встречный ветер.
— Мне помнится, ваше сиятельство, в тот раз, когда я сидел в трюме, ветер всю дорогу был попутный.
Датчанин пристально вгляделся в Первея.
— А это идея. Может быть, вас снова посадить на весло, герр Перуэй? — посол выдержал паузу, рассмеялся. — Это шутка.
— Я понял, ваше сиятельство, — медленно ответил рыцарь. — Это такая шутка.
* * *
В тесной каютке было темно и сыро, и даже свежий морской ветер, влетающий в открытое окошко, был не в состоянии до конца изгнать вонь, доносившуюся из трюма. Вся невольничья галера пропиталась вонью, злобой и отчаянием, тяжёлая сырость и низкое серое небо лишь усиливали эти ощущения.
В каморке располагались трое — Первей и ещё двое слуг, которые сейчас самозабвенно храпели. К самому Первею сон не шёл.
«Родная, отзовись»
Нет ответа. Уже который раз нет ответа. И больше, очевидно, не будет. Но сейчас Первей был спокоен — он знал, так надо. Они скоро встретятся, встретятся надолго, на целую длинную-длинную жизнь. О том, что может быть иначе, рыцарь и не помышлял. Это было бы несправедливо, а значит, такого и не будет. Потому что этот мир в основе своей всё-таки справедлив, пусть и не сразу.
Глухо бьёт барабан в трюме. Ещё оттуда иногда доносятся вскрики, но свист бича отсюда уже не слышен. Тяжко вздымаются вёсла галеры, скрипят уключины, скрипит такелаж, храпят и стонут во сне слуги его сиятельства. И неумолчно шумит море, мощно и безразлично, как и тысячи лет назад…
