— Нет. Это дедушкино наследство. Мне он его оставил, мне о нем и заботиться. Я сама!
Алексей, похоже, огорчился.
— Не обижайся, — утешила она. — В этом доме есть кое-что не только для меня, но для нас обоих. Идем, покажу!
Они спустились на первый этаж, миновали кухоньку-закуток, и она, потянув, не без труда открыла просевшую, разбухшую от влажности дверь:
— Наша спальня!
Алексей молчал.
— Ты не рад? Конечно, не сравнить с твоим венецианским номером, но мне нравится. А тебе? Что с тобой, Алеша?
Он, все так же не отвечая, закусил губу.
— Алеша, Алешенька, ведь ты не уедешь сразу же в Москву? Или еще в какую-нибудь экспедицию? Ведь ты останешься со мной, да? Хотя бы на чуть-чуть!
— Не уеду, — процедил он. — Работа у меня теперь только осенью.
— Ну вот! А твой дом не достроен. Да что ж ты молчишь, как рыба! Моя золотая рыбка... я приказываю... нет, умоляю — скажи что-нибудь!
И молвила золотая рыбка, но таким тоном, что, казалось, потемнело синее море и рыбакам объявили штормовое предупреждение:
— Какая широкая кровать! С кем, интересно...
— Так она бабушкина! — рассмеявшись с облегчением, перебила Алена. — Раньше вся мебель была такой, добротной! Смотри, это же цельный дуб, не какая-нибудь декоративная фанеровка или ДСП!
— Бабушкина? — все еще подозрительно переспросил белокожий Отелло.
— И дедушкина! А может, еще и прадедушкина, — затараторила она. — Часть моего наследства. Разумеется, не со времен князей Вяземских, но, по крайней мере, довоенная. Ее сюда до моего рождения перевезли.
Видя, что Алексей оттаял, позволила себе его поддразнить:
— К сожалению, синьор Отелло Алексеич Никитин, товарный чек на этот предмет обстановки не сохранился, и документально отчитаться я не могу. Придется поверить на слово.
— Разве я требую отчета?
— А разве нет?
— Извини, я нечаянно.
— Опять — извини? И не подумаю! За «нечаянно» — бьют отчаянно!
— Побей, — сказал он покорно. — Заслуживаю. Я презренная мокрица. Ударь!
— Не могу. Мне ни в волейбол играть, ни драться нельзя. Руки берегу, я ведь художница.
— Значит, нет мне прощения?
— Загладить проступок может только поступок!
— Загладить?
— Ага. И — зацеловать. Ну... погладь же меня...
— И простишь?
— Посмотрим...
И им было неважно, что простыни еще оставались влажными, как в вагоне поезда, и можно было только порадоваться, что в былые времена производили такую монументальную, массивную и широченную мебель...
И Алешу даже больше не интересовало, кто пользовался этим просторным ложем до него, потому что прошлого не было и время опять перестало существовать.
Даже птицы, которые заливались в яблоневом саду, были непонятной породы — не то тоскующие ночные соловьи, не то бодрые ранние птахи-жаворонки... А может, вообще жар-птицы или павлины, которые от любовной истомы вдруг впервые в жизни защебетали мелодично...
Сколько раз всходило и заходило солнце, сопровождаемое то Утренней, то Вечерней звездой Венерой? Сколько раз на смену дневному светилу выплывал двурогий месяц, разрастаясь до полноликой луны и вновь истончаясь к новолунию?
И не чередовались ли за этот бесконечный период любви зима и лето? Сколько раз урожай яблок успел созреть и остаться несобранным? Сколько дней миновало и сколько лет? Может быть, целых семнадцать?
Но и по прошествии семнадцати долгих лет отроковица из княжеского рода оставалась для Алексея все такой же прекрасной и желанной.
И она была ненасытна. Но и ею пресытиться было невозможно...
— Теперь простила меня?
— Что? Ах, да... Загладил... Зацеловал... Только, чур, больше никогда, никогда...
— Никогда в жизни!
— Ты любишь меня?
— Бесконечно.
Звезды отражались в красиковском озере и удивлялись: отчего его поверхность не гладкая, как обычно, а ходит ходуном, вздыбливается и взрывается мириадами брызг?
И еще удивлялись звезды, что перед самым рассветом, когда дачники, надышавшись загородным кислородом, по обыкновению, похрапывают, кто-то разухабисто распевает на два голоса:
Нас качало, с тобой качало,
Нас качало в туманной мгле.
Волны в море берут начало,
А кончаются на земле!
И только одна из звезд, та, что звалась Утренней, понимала, что в маленьком дачном поселке Красиково происходит самое важное, что есть на свете, — любовь...
