Художница как будто совершила невозможное — вернула Алешу Никитина в его детство, в тот счастливый весенний день, когда он впервые открыл для себя волшебство чистого озера. Осознал, что вода на самом деле — не вещество, а существо. Живое и способное чувствовать...
Алена, правда, не изобразила на картине маленького неуклюжего мальчика, старательно повторяющего движения утят. Но что из того? Карапуз ведь мог просто приотстать, задержаться за границей тонкого деревянного багета и из-за этого не вписаться в живописную композицию...
— Чудо, — забывшись, шептал он, поглощенный ожившим видением прошлого. — Колдовство.
А рядом с ним так же тихо и зачарованно всматривались в неприхотливый пейзаж другие зрители, которым этот уголок русской природы ничего личного не напоминал, но все же ласкал глаз и радовал душу.
Очажок спокойствия и тишины на бурлящем, насыщенном итальянскими эмоциями вернисаже...
Тишина, однако, была внезапно нарушена раскатистым гортанным возгласом, заставившим всех вздрогнуть:
— Форрмидабль! Манифик!
Алексей автоматически, не задумываясь, перевел:
— Потрясающе! Превосходно!
И только после этого, очнувшись, обернулся.
Перед российским стендом, плотоядно глядя не на картины, а на их автора Алену Вяземскую, стоял устроитель выставки, черный гений эбакокукографии Нгуама.
Глава 8
ВЕНЕЦИАНСКИЙ МАВР ОТЕЛЛО
Репортеры сразу поняли, что нельзя упустить выигрышный кадр. Два художника с разных континентов так замечательно, так контрастно смотрятся вместе: он — черный-пречерный, она — беленькая-пребеленькая. Как ночь и день. Как двухцветные ковры самого Нгуамы.
Профессионалы защелкали затворами аппаратов, а любители протягивали этим двоим у кого что нашлось: салфетку, буклет, даже носовой платок — для автографов.
— Апрэ, апрэ! — сказал публике Нгуама, что означало: «Потом!» Не приставайте, дескать, я занят.
А занят он был исключительно созерцанием Алены.
— By м’авэ безе! — обратился он к ней.
Девушка повернулась к Алексею за разъяснениями:
— Безе — это такое пирожное?
Тот вновь был мрачен:
— Безе — это поцелуй. Он напоминает о том, как ты его недавно облобызала.
Нгуама повернулся к ней правой щекой. Место поцелуя было обведено кружком того же кричащего красного цвета, что и солнце на его ковре. Прямо-таки ритуальная раскраска!
— Видимо, теперь умываться перестанет, — хмуро прокомментировал Алексей, пользуясь тем, что, кроме Алены, никто не понимает русского. — Будет вечно чтить след твоих губ, как святыню.
— Кеск ву дит? — настороженно переспросил его Нгуама. Видно, уловил звучащую в его интонации издевку.
— Вива безе! — с шутовским поклоном отвечал Никитин.
— А-а! — закивал негр. — Уи! Уи!
— Видишь, Аленушка, он согласен. Да здравствуют твои поцелуи! Что греха таить, они действительно ни одного мужика не оставят равнодушным. Я в этом убедился.
Нгуама же снимал с шеи длинное ожерелье из разноцветных зерен, крупных перламутровых ракушек и зубов неизвестного зверя. Он протянул его Алене:
— Сэ пур ву!
— Он тебе это дарит.
— Спасибо, Алеша, я поняла и так. — Она приняла подношение. — Мерси, мсье Нгуама! Какая прелесть!
Все женщины, рожденные под созвездием Тельца, обожают носить украшения, а на шее — в особенности.
Ленка Петрова не была исключением. Еще с тех времен, когда она нанизывала на нитку ягоды крыжовника, Алена любила и создавать сама, и покупать, и получать в подарок всевозможные колье, бусы и кулоны.
Она уже приготовилась надеть ожерелье, как Алексей язвительно предупредил:
— Ты бы не торопилась так. Сначала не мешает осведомиться, может, у них такие предметы используются вместо обручальных колец? У нас цивилизованно, по-скромному, окольцовывают пальчик, а у них — сразу за горло хватают.
— Ну вот что, господин Никитин! — рассердилась она. — Хватит! Ну, чмокнула я его в щечку, и что? Ты все неправильно понял!
— Возможно, что и неправильно. Вполне допускаю. Только твой гений, по-моему, понял так же, как я.
— Значит, оба дураки! — Она даже своей маленькой ножкой топнула от возмущения.
Нгуама напряженно вертел головой, следя за тем, как они перебраниваются.
Слов чужого языка африканец, конечно, понять не мог, однако понял, что бледнолицый мужчина возражает синьоре Вяземской и что это ее злит.
