Дурацкие мысли про шубу не давали мне покоя до ресторана, куда мы вместе со всеми зашли по инерции. Взяв по чашке кофе, мы уселись к столу. Обстановка в ресторане была пугающей, как полдневный призрак Гойи. Все шторы огромных окон по периметру были задернуты, и яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь них, создавал обстановку больничной палаты, уже ненужной бедняге, лежащему на солнце закупоренным в толстый целлофан. Разговоры возникали то тут, то там, по мере прибытия долго спавших и неосведомленных о случившемся гостей. Обычно весьма замкнутые и общающиеся только с теми, с кем приехали, наши соотельники, отбросив комплексы, рассказывали друг другу известные им подробности трагедии.
Кое-что услышав и кое-кого выспросив, серьезная и собранная Марина через некоторое время смогла сообщить мне подробности происшедшего.
Служитель, каждое утро расставляющий лежаки и убирающий около бассейнов, сегодня как обычно спустился вниз, открыл дверь своей подсобки, взял инвентарь и подошел к ближнему из бассейнов, при этом заметив, что на бортике дальнего лежит полотенце и халат, принадлежащие господину, который купался каждое утро и с которым у него произошла неприятная стычка, когда он решил обратить внимание этого гостя на таблички, запрещающие нырять. Тогда гость грубо прервал его, и с тех пор служитель старался с ним не сталкиваться. Вот и сегодня он сначала расставил шезлонги вокруг одного бассейна, а затем, видя, что гость еще плавает, отнес грязные, собранные из-под кустов и лежаков стаканы на кухню и только потом подошел ко второму бассейну посмотреть, что так долго делает там этот гость. А он лежал в воде лицом вниз в той части бассейна, где глубина самая маленькая. Служитель побежал к портье, тот бросился вызывать полицию. Разговаривая по телефону, портье профессиональным взглядом успел узнать жену человека из номера 455, которая шла с полотенцем в сад. Он хотел задержать ее под предлогом каких-то счетов, но она, очень недовольная, заявила, что муж ждет ее купаться. Тут подъехала полиция и взяла все заботы на себя. Остальное мы видели сами.
— Да, вот так утреннее купание, — заключила Марина, когда мы поднялись в номер. — Наверное, он решил, что бассейн поможет ему справиться с похмельем. Должно быть, нырнул не с той стороны, как обычно, и расшиб лоб.
— Ты думаешь? — спросила я.
— Так по крайней мере считают в отеле, — ответила Марина. — Что ты такая перепуганная и бледная, тебе плохо? — встревоженно спросила она меня.
— Знаешь, я думаю, это Алан кокнул его сегодня рано утром, — мысль, глодавшая меня, наконец была сформулирована.
— Ты это серьезно? — изумилась Марина.
— Более чем. Вчера он получил по лицу, а сегодня подловил его около бассейна для объяснений и извинений. Думаю, не получив их, дал Бурбону по лбу. Тот упал в бассейн и все. Поэтому-то Алан так странно говорил со мной и так поспешно уехал.
— Не может быть, чтобы из-за пьяной драки нормальный человек пошел на убийство.
— Ну не из-за драки, а из-за чести. Я же говорила тебе, что у него с этим заморочки. А во-вторых, наверное, не убийство, а драка, приведшая к смерти.
— Значит, ты инкриминируешь ему непредумышленное убийство, — заговорила она языком Сидни Шелдона.
— Мне кажется, что это он, — сказала я и заплакала от жалости к этому толстяку и его жене, сидящей сейчас рядом с ним в морге. От жалости к романтичному юноше, потерявшему веру в жизнь и заменившему ее какими-то химерами, пожравшими его. Мне было жалко его маму в далекой Гааге, которой одиноко ждать сына в старом доме, набитом реликвиями и пыльными книгами по геральдике. Наконец, стало жалко и себя: как жить, когда мужчины, даже лучшие из них, заняты только собой и своими принципами?
Марина что-то спросила меня, я замотала головой и, уткнувшись в подушку, продолжила рыдать. Она вышла из номера, оставив меня одну.
* * *
После пережитых волнений и слез настроение у меня было ужасное. Единственное место, которое мне было мило, — это сад. Я спустилась и обнаружила там Марину, корпевшую над картой Севильи и какими-то путеводителями, готовясь не пропустить ничего из нашей предстоящей поездки в этот город, овеянный славой Дон Жуана и парикмахера Фигаро. Я села рядом, чувствуя глухое раздражение против Испании, испанцев, а особенно против этого фигляра Фигаро, который был всего-навсего мораном, то есть крещеным евреем и наверняка не обладал даже сотой долей тех достоинств, которые приписал ему умница Бомарше.
