Очень интересной показалась нам церковь на восточном берегу реки Волхов. На ее крылечке находился большой камень, выдолбленный внутри в форме лодки. В этой лодке, согласно легенде, сюда по реке приплыл один из апостолов. Он остановился в этом месте и построил церковь. В этой легенде я вижу искреннюю религиозность русских людей»[92].
Если верить испанскому капитану, именно солдаты Голубой дивизии предприняли попытку сохранить памятник «Тысячелетие России»: «Внутри Кремля мы могли любоваться красивыми бронзовыми фигурами наиболее выдающихся людей в истории России в области искусства, науки, войны. У памятника не было никакой защиты, и для того чтобы защитить его от прямого попадания артиллерии или шрапнели, мы сделали по его периметру каркас»[93]. При этом испанский офицер признает, что древние памятники использовались в первую очередь как оборонительные сооружения для защиты их солдат: «Новгородский Кремль, который построили в древности для обороны и наблюдения, был приспособлен испанскими саперами для контроля за действиями Красной армии и партизан»[94].
Капитан Гильермо Диас дель Рио отметил специфику советской эвакуации Новгорода и ее приоритеты: «Во дворце епископа установили командный пункт саперного батальона. Он находился в башне замка. Внутри не было никакой мебели: ни стула или стола — все это было эвакуировано противником во время отступления.
Мебель в Кремле отсутствовала, зато вокруг валялось огромное количество различных книг. Нам была оставлена хорошая библиотека с книгами всемирно известных писателей. Среди них мы увидели великолепное издание „Дон Кихота“ Сервантеса»[95].
Но эта «боль цивилизованного европейца, оплакивающего трагедию мировой культуры» несколько не соответствует воспоминаниям академика Дмитрия Лихачева, который побывал в своем любимом городе на Волхове в мае 1944 г.: «В Новгород я приехал утром. Поезд остановился в поле. Поле это и был Новгород. Потом я разглядел Софию и некоторые церкви…
Куполов на барабанах Софии не было. Походив вокруг храма по траве, я нашел золоченый шар из-под креста одного из небольших куполов. Я подобрал его. Ясно была видна сравнительно толстая, основательная позолота. За Софией на одном из домов была надпись: „Эль вива Саламанка“ — здесь стояли испанцы…
Я пошел в Юрьев монастырь. На Синичьей горе церковь была цела, но самые дорогие памятники (а кладбище на Сильнище считалось самым богатым) были увезены. Я их увидел в Юрьевом монастыре. Испанцы не довольствовались для своих убитых скромными могилами, как немцы, а воздвигали могилы из украденных камней. Кладбище было там, где находился считавшийся священным источник под дорогой сенью.
За Георгиевским собором было сооружено место для орудия. От него шли телефонные провода на лестничную клетку собора. На верхней площадке были остатки костров, и стены были сильно закопчены. На стенах лестницы охочие до искусства испанцы рисовали голых баб: прямо по остаткам фресок XII века»[96].
Но, может быть, русский ученый несколько преувеличивает ущерб, нанесенный испанцами новгородским памятникам? По большому счету, граффити — это ведь такая мелочь по сравнению с их многомесячными обстрелами из всех видов оружия? Для ответа на этот вопрос следует обратиться к главным союзникам испанцев: к немцам. В документах оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг», сотрудники которого производили оценку культурных ценностей, оказавшихся на оккупированной территории нашей страны, так оценивается поведение испанских солдат в Новгороде: «3 марта 1942 года. Церковь Михаила Архангела. Единственная церковь, в которой в большевистские времена проводились богослужения. Испанцы силой ворвались вовнутрь, ограбили ее и разорили…
14 марта 1942 года. В Историческом музее и в Музее русского искусства (оба в Кремле) нет больше никаких произведений искусства. Часть строений используется солдатами испанской дивизии для жилья и складов…
14 марта 1942 года. Церковь Феодора Стратилата на Ручью (Торговая сторона). Построена в 1360 г…. Иконостас частично употреблен на топливо испанскими солдатами»
