Шито-крыто.
Для того и скомплектовали экипажи из лучших моряков, добавив к ним юнцов-гардемаринов, которые из гордости не сдадутся ни за что, и морпехов Розена, вообще не ведающих, что это такое – сдача в плен. Грейгорович прекрасно знал: «Победослав» и «Чухонец» примут почти безнадежный для них бой и погибнут с честью. Погибнут вместе с цесаревичем. А если паче чаяния что-то пойдет не так – что ж, цесаревичу можно и «помочь».
Первая часть плана блистательно провалилась – «Победослав» вырвался из западни, только его и видели. Ну а вторая?
Редко когда статский советник граф Лопухин бывал так недоволен собой, как теперь. То, что оказался в плену, – даже не полбеды, а так, мелкие житейские неурядицы. Если задание выполнено, то не о чем и говорить.
В том-то и дело, что оно не выполнено!
Знал: надо смотреть в оба. И смотрел. Слишком усердно смотрел и оттого мало думал. А итог куда как худ – сделано полдела. Что толку вылечить чуму, если пациент умрет от холеры?
– Откатывай…
Навалились. Вагонетка едва качнулась, но и не подумала тронуться с места.
– Еще!.. Ы-ы-ы-ы-ы…
Свистнула плеть, охнул Ефим Васюткин. Работай, лодырь!
Сейчас граф и сам в охотку подбодрил бы плетью нерадивого напарника. Тяжеленная вагонетка представлялась ему помехой, которую надо устранить как можно скорее. То есть – откатить.
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы…
Пошла, родная, пошла, гадина. Взяли в разгон. Бежали, подталкивая, наращивая темп. Сейчас рельсы пойдут вверх. Ррразогнать!..
И как раз на бегу Лопухину пришла в голову еще одна, совсем-совсем простая мысль…
Достиг убийца своей цели или нет – в любом варианте он по-прежнему находится на корвете, коли не убит в бою по-глупому. Но, кажется, корвет не очень пострадал, потери среди экипажа не должны быть велики… Следовательно, если цесаревич вопреки всему не погиб во время боя – а ведь нет абсолютно никаких оснований быть уверенным в том, что он погиб! – это значит только одно: убийца упустил удобный случай, затаился и ждет.
Ждет следующего случая.
Поход из Кронштадта во Владивосток долог и труден. Все может случиться.
Среди немногих спасшихся с «Чухонца» моряков особое место занимал неприметный кочегар Елбон Топчи-Буржуев. Казалось бы, с таким имечком и такой фамилией неприметным ему никак не бывать – ан нет, выходило так, будто его и вовсе нет на судне. Точнее, он был, но больше походил не на матроса, а на какую-нибудь деталь канонерки – полезную и безотказную, но деталь. Если бы он в ответ на матросские насмешки отругивался, обижался, дрался, то можно с уверенностью предположить, что насмешки не кончились бы никогда. Но молодой бурят не обижался и лишь глядел на обидчиков ясным всепрощающим взглядом. Ну неинтересно задирать такого! Увалень! Тюлень! Нехристь! И Елбона оставили в покое.
Его отец пас овец в долинах Яблонового хребта. В семье было четырнадцать детей. Жили бедно, но дружно и в ус не дули, пока не грянул Высочайший указ о всеобщем начальном образовании для инородцев. После недолгой оторопи велик был народный вопль. Даже в ближайший буддийский монастырь русские власти прислали решительного чиновника, заставившего местных лам смириться с открытием при монастыре светской школы, и сильно пьющего горькую учителя грамматики, арифметики и прочих ненужных пастуху премудростей.
В восемь лет, когда всякий уважающий себя юный бурят уже обязан помогать отцу управляться с овечьими отарами, Елбону пришлось спознаться с жесткой партой, научиться сидеть на дереве, а не на собственных пятках, испачкать пальцы чернилами и превратиться в мученика науки. Очень скоро он бежал из школы в родную юрту, был выпорот отцом и приведен обратно – учись, коли велено.
И тогда Будда явил чудо – маленький Елбон проявил редкостное рвение к наукам. Сначала он осваивал премудрость из чистой злости, видя в ней только препятствие, которое надо одолеть, но мало-помалу втянулся и явил столь замечательные способности, что русский учитель однажды чуть не протрезвел, а главный лама имел беседу с отцом Елбона: мальчик далеко пойдет, его карма хороша, быть ему ламой не из последних.
