Елбон принял случившееся с истинно буддийским стоицизмом – с кармой не поспоришь! Шесть лет так шесть. Может, оно и к лучшему. Даже до Верхнеудинска доходили слухи о том, что для беспорочно отслуживших правительство собирается учредить льготы при поступлении в высшие учебные заведения. И книги не отобрали… А что выпало служить во флоте, так нет худа без добра – есть надежда посмотреть мир!
Именно посмотреть – не себя показать. Елбон самокритично понимал, что показывать пока нечего. Природная скромность усугубилась учебными классами. Из всех инструкторов не ругал Елбона один лишь инструктор по словесности, ибо удивительный нехристь с одного раза запоминал дословно, что есть устав, что есть командир, что есть присяга, знамя, часовой и множество подобных дефиниций. Еще бы не запомнить такую пустяковину тому, кто сызмальства изучал священные сутры! Не о чем и говорить.
Зато строевые занятия оказались не для Елбона. Сколько устных издевательств и зуботычин пришлось ему вынести от инструкторов, набранных из грубых старослужащих, не поддается учету. Строевой шаг не давался, ружейные приемы тоже. Выправка оставляла желать. Есть глазами начальство он так и не научился. Не разучился и улыбаться невпопад. Стрелять из винтовки на стрельбище упрямый «чурка» соглашался только зимой, когда на мишень ни в коем случае не могло заползти какое-нибудь невинное насекомое – ведь в него можно нечаянно попасть! Нетрудно представить себе реакцию инструктора!
Но все когда-нибудь кончается – кончились с грехом пополам и семь месяцев учебки. Новобранцев распределили по кораблям. Ознакомившись с аттестацией Елбона, старший офицер «Чухонца» не усомнился и на миг: этакого фрукта – только в кочегары. Так и распорядился.
Как оказалось – на пользу дела. Не было на канонерке более старательного и неутомимого кочегара, чем Елбон Топчи-Буржуев. Отстояв вахту у топки, он брался за книги – их, к счастью, удалось сохранить – и отключался от действительности. Будущее рисовалось ему таким же, как до службы – сначала университет, а потом… потом посмотрим. Возможно, и духовная стезя. Лама с университетским образованием – почему бы и нет?
Так прошло пять лет. Норвежская кампания уже закончилась, и геройствовать в бою не пришлось. Ничуть не огорченный этим обстоятельством, Елбон участвовал в дальних плаваниях, побывав во многих европейских портах и даже у берегов Африки. Морской поход через Великую Атлантику должен был стать последним в его матросской жизни.
В том, что лишь одному ему из всех кочегаров «Чухонца» удалось спастись, не было вины перед погибшими. Просто-напросто случилось так, как случилось. Карма. Оказавшись в воде, Елбон ухватился за пробковую койку и не пошел на дно. Не стал он ни ругаться, ни плакать, когда его, полуокоченевшего, выудили из воды пираты. Карма. Зная, что в плену его не ждет ничего хорошего, он воспринимал случившееся спокойно-отстраненно. Глупый спорит с неизбежным и бессмысленно тянет на себя одеяло – мудрец следует карме.
Спокойно и с достоинством. Улыбаясь.
Факт есть факт – плеть надсмотрщика гуляла по его спине не так уж часто. Куда бы его ни ставили – на вырубку ли угля, на откачку ли воды, – Елбон везде трудился добросовестно. Сказать по правде, поддерживать давление пара в старых котлах «Чухонца» было не легче. Удручала не работа, а условия содержания. Как все кочегары, Елбон привык к царящей возле топок жаре и сильно мерз. Волглое тряпье не спасало от холода. Температура в старых выработках, служивших рабам спальней, держалась на уровне «чуть теплее льда, чуть холоднее погреба». В тряпье кишели вши и лезли к телу греться. Разводить огонь для обогрева и прожарки тряпья воспрещалось под страхом жесточайшего наказания, да и негде было взять спичек. На завтрак и ужин (обеда не полагалось) давали такую дрянь, от которой отвернулась бы и собака. Вонючая тюленина, протухшая треска и ни кусочка хлеба. Многие маялись животами; от холода же страдали все. Елбон знал: ему суждено умереть не от непосильной работы; его убьют холод, сырость и дурная пища. Как соседа справа – молодого парня, чей надрывный кашель мешал спать несколько ночей. Нынче утром несчастный не смог встать даже под плетью и был забит надсмотрщиками до смерти. Сначала стонал и корчился, потом перестал корчиться и только мычал, затем перестал и мычать.
