Она стояла, подняв ко мне лицо, и запах, исходивший от нее, дурманил меня. Ее все еще мучило что-то, словно худшее, что нужно было сказать, еще впереди, и она это сказала:
— Собака должна быть совсем черная, и нужна сегодня.
— Сегодня? Ну, ты даешь!
— Я обещала Арнольду. Понимаешь, он не может приготовить это дома, Финнеган, у него нет там нужной посуды, кастрюль, да и подходящей плиты нет. — Слезы вдруг выступили у нее на глазах. — Он должен приготовить это в ресторане. Ты же понимаешь!
— Я вообще не понимаю, зачем ему нужно готовить эту чертову собаку!
— Нужно, — сказала она. Не думаю, что до этой минуты она и сама знала, как твердо в это верит. Уступая понемногу, но еще не сдаваясь окончательно, я попытался посмотреть на все объективно. — А твой отец? Он согласится, чтобы Арнольд готовил эту собаку сегодня?
— Он ничего не знает. Он даже не подозревает, что мы затеваем это.
Я подумал об этом «мы». У меня возникли вопросы философского порядка. Только сегодня Арнольд Деллер проповедовал нам, что настоящий художник — великий гуманист, что он даже своего рода образец гуманизма и его творчество способно научить людей создавать образцы величайшего в мире искусства — Искусства жить. И вот теперь во имя так называемого искусства, во имя его ребяческой веры в то, что жизнь — лишь сплошная доброта, во имя невинности с отрубленным ухом, а на деле ради его фанатического «эго» художника и поварского слабоумия я должен стянуть какую-то собаку.
— Собаки ведь тоже люди, — сказал я.
— Но не для китайцев.
Спорить с ней было бесполезно.
— Анджелина, — спросил я, — а тебе-то это зачем? Почему ты помогаешь ему?
— Дедушка обещал, что Арнольд сможет готовить все что захочет, — сказала она.
— Это не объяснение.
— И отец, — сказала она, — не имеет права запрещать…
— А, — сказал я, — вот оно что!
— Это японский, — огрызнулась она, — а не китайский рецепт.
— Один черт, — сказал я.
— Господи, Финнеган, — сказала она, — какой же ты дурак.
Презрение было отчасти притворное, старая калабрийская игра; но что было действительно верно, так это то, что я был к ней несправедлив и знал это. Не только ради того, чтобы досадить отцу, она взялась за это. Быть может, она помнила, как Райнхарт носил ее на плечах, когда ей было всего пять лет, а ему девять, а может быть, ради необъятной скорби Арнольда Деллера.
— Анджелина, — сказал я, — но это же невозможно.
Она подумала, потом покачала головой.
— Нет, возможно, — сказала она. — Во всяком случае, не невозможно.
Я потер указательным пальцем нос.
— Ну ладно. Попробую, если удастся подбить ребят.
Мы вышли. Сначала мы обзвонили все загоны для собак на сорок миль вокруг — Бенни Мясник умел бесплатно звонить из автоматов, — везде было закрыто. Затем, хоть у каждого и были свои сомнения, мы объездили все в поисках черных ньюфаундлендов. Пока не столкнешься с этой проблемой, кажется, что ньюфаундленд есть в каждом доме, но это вовсе не так. Каждый из нас знал кого-то, далеко или близко, у кого был ньюфаундленд или черный пудель. Но когда доходит до дела, оказывается, что стащить собаку у товарища очень трудно. Наконец мы нашли одну: ребенок играл во дворе с черной собакой неизвестной породы. Мы уселись, наблюдая через проволочную сетку забора — это было недалеко от озера, куда люди приезжали на лето из Нью-Йорка, — и Тони Петрилло впервые в жизни высказался умно и дельно:
— Ребята, не надо. Лучше уж магазин ограбить.
Так мы и сделали.
Было уже за полночь, когда мы с этим управились: достали собаку, черную, среднего размера, неопределенной породы — на клетке надписи не было, никто из нас такой породы не знал. Продырявив заранее большую коробку из картона, чтобы собака могла дышать, мы запихнули ее туда и привязали коробку к багажнику Бенни Мясника. Тони, как и Ленни, немного досталось, но не так уж сильно; во всяком случае, дело мы сделали. Арнольд ждал нас, очень ждал. И Анджелина тоже. Сверхозабоченный, согнувшись в три погибели, Арнольд потирал толстые руки и бормотал что-то, наверное, из рецепта, боясь забыть что-нибудь. Открытая книга с рецептом лежала на кухонном столе под лампой. Когда мы втащили собаку на кухню, из бара вошел Джо и застыл, глядя на нас, мускул в уголке его рта дрожал, как струна гитары. Арнольд ласкал собаку, кормил ее, не обращая на Джо никакого внимания, и быстро говорил Эллису, что надо делать, чтобы все было точно по книге. Эллис, опустив голову и не произнося ни звука, двигался очень быстро, словно боялся, что из-за холодильника вот-вот выскочит кто-то и убьет его. Резко развернувшись на каблуках, Джо вышел, за ним тут же вышла Анджелина. Мы толклись в кухне и, стараясь не мешать, наблюдали за тем, что происходит, нас всех немного мутило, всех, кроме Тони Петрилло, который, посвистывая, рыскал по холодильникам и по столу и наконец сварганил себе бутерброд с ветчиной и сыром. Вернувшись в кухню, Анджелина объявила, что отец пошел звонить деду.
