— Нет, я не спятил, — заорал Арнольд и обернулся ко мне, размахивая бутылкой с китайскими иероглифами на этикетке. Лицо красное, глаза широко раскрыты. Он тряс бутылкой с черноватой жидкостью, словно кропил блюдо святой водой.
— Ты — растлитель детей! — выкрикнул я.
— Что? — удивился он.
— Ну, что-то в этом роде, — сказал я. — Позабыл слово. Ты совратил Анджелину, совратил всех нас — добропорядочных, приличных граждан, заставил стащить собаку, убил ее, кому-то на съедение, а ведь это же каннибализм! И ты еще лопочешь что-то о людях, которые принимают все как есть, не хотят заботиться о себе, не смеют воспротивиться чужой воле!
Арнольд протянул ко мне руки, умоляя о капле справедливости, о капле здравого смысла.
— Ты считаешь, что я толкнул вас на преступление? — спросил он. — Но у вас по крайней мере была причина. Вы же почувствовали что-то. — Он бросил быстрый взгляд на Анджелину, но тут же отвернулся и поднял какую-то вещь вроде щипцов. — Именно потому, что вы почувствовали что-то, вы и стали действовать. Держу пари. Вы что-то почувствовали! Верно? Минуту, но жили полной жизнью. Разве вы чувствуете что-нибудь, когда берете в магазине упакованный кусок обработанного мяса? А те, в самолете, которые бросают бомбы с высоты, даже не зная, есть ли внизу люди — да им и знать-то это не надо, — чувствуют что-нибудь? Какие чувства у тебя к людям, истребляющим китов? Ты об этом думал, мой пылкий ирландский друг? Могут ли они испытывать сострадание? Вряд ли! Большинство людей не думает о таких далеких и абстрактных вещах, к тому, что рядом, и то нет состраданья! Подумай обо всем этом! Да, подумай!
— Ты псих! — вмешался Ленни Тень. А я и не заметил, как он вошел. — Тебе бы тигром-людоедом быть.
— Он больше на напалм похож, — добавил Бенни. — Фс-с-с…
— Нет, я не псих! — орал Арнольд, надвигаясь на Ленни с щипцами. — Хоть и похоже! Я впитал в себя опыт веков, он ограждает от безумства. У меня есть идеалы, эталоны!
Казалось, он не замечал, что старый Фрэнк, владелец ресторана, стоит в дверях, угрюмый, сморщенный, опершись на две палки. Мешки под глазами делали его похожим на жабу. Взгляд из-под седых нависших бровей был тверд. Джо стоял чуть в стороне, в тени.
Арнольд возбужденно кричал:
— Ведь я художник, понимаете вы это? А что это значит? Чем отличается художник от обычного психа? Да тем, что художник действует в согласии с традицией. Не мечты, великие надежды, абстракции, нет! Должен быть договор, договор с чем-то реально существующим, например: кастрюли, рецепты, специи, которые вдыхают жизнь в блюдо. Если, конечно, в них не запутаться. Или соль, к примеру. Тут можно растеряться, сколько класть — много, мало? А как считали древние? Какой рукой сыпать — правой? Левой? Нет. Вот это — не искусство! Мертвое искусство! К черту! — Он глотнул воздух и вновь с жаром заговорил, размахивая перед собою рукой, точно отгонял рой ос — Художник дает себе зарок в том, что он никогда, даже в дни тяжких испытаний не пойдет на дешевку, он всегда будет стремиться делать свое дело как можно лучше. Его может постичь неудача, он может продать себя и себя возненавидеть. Знаете что, всякое может случиться, можно и жену разлюбить, но все же мы даем себе обет. Иначе пойдешь на поводу у обычного сумасшествия, а это отвратительно.
Он плюнул. Забылся и плюнул прямо на пол. Затем победно повернулся, подошел к кастрюле и, держа щипцы двумя руками, вынул из кастрюли собаку. Он стоял, нагнувшись, точно борец, — свирепое лицо, мускулы плеч и рук вздулись. Трудно сказать, был ли он доволен или разочарован. Повернувшись, он протянул тушку к нам, с нее капала розовая вода, он держал ее, как жертву, предлагая богам приблизиться к ней.
Мрачный, точно рок, старый Фрэнк Деллапикалло, стоя в дверях, загробным голосом произнес:
— Раз ты его приготовил, ты подашь это блюдо к столу, мистер.
Арнольд обернулся. Собаку он машинально опустил в кастрюлю.
— Что?
— Ты слышал, что я сказал? — проскрипел старый Фрэнк. — Если это твое фирменное блюдо, найди потребителя.
— Не бойся, я сам съем, — сказал Арнольд.
