Искусство жить - страница 51
— Они чудесны, как ваши глаза, — ляпнул Принц.
— Значит, мои глаза тоже красные? — спросила Принцесса и усмехнулась, опустив ресницы.
— Я, собственно, имел в виду ваши щеки, — поправился Принц с тем выражением детской досады и растерянности, которое ей обычно нравилось. Но сегодня оно только раздражало, и раздражало, откровенно говоря, отчасти тем, что наивная непосредственность Принца самой ей не была присуща. «Ну, разве это не правда, — с досадой подумала Принцесса, — что Принц на самом деле сморозил глупость, разве это не было грубой подтасовкой? Что с точки зрения эстетической такое сравнение — нелепость, беспомощная метафора, которую применительно к женщине можно истолковать по-разному? Почему женские щеки, как и щеки ребенка, могут быть предметом восхищения за их румянец, а мужские щеки — не могут?» Она была уверена, что Принц невероятно обиделся бы, если бы ей вздумалось сделать ему комплимент, сказав, что у него прелестные румяные щечки. (Кстати, они и правда были румяные, так что у нее мелькнула озорная мысль сказать ему об этом.) Увы, и глупость, и излишняя верность усатого Принца били в нос, как бьет из земли родник, и казались столь же естественными, как гроздья винограда на лозе или красные и голубые штокрозы, что растут у кирпичной стены крестьянского домика.
— Вы чем-то расстроены? — встревоженно спросил Принц. Ее лицо вспыхнуло, сделалось пунцовым, как роза (он мог бы так и выразиться, если бы это пришло ему в голову), на ее глазах без видимой причины показались слезы. — Милая, милая Принцесса, — продолжал он, не на шутку испугавшись. — Я что-нибудь не то сказал?
— Нет, ничего, — ответила Принцесса и приложила кончики пальцев ко лбу.
— Не лучше ли нам вернуться во дворец? — предложил Принц и сердито взглянул через плечо на небо, словно всему виною — слишком яркий солнечный свет.
— Пожалуй, да, — согласилась Принцесса.
У двери ее комнаты они расстались, слегка пожав друг другу руки. Принцесса обещала снова выйти, как только немного отдохнет. Закрыв за собой дверь, она тотчас легла в постель и приложила ладонь ко лбу.
Портрету хотелось поболтать.
— Ну как, весело провела время? — спросил он насмешливым старушечьим голосом.
Принцесса в ярости подскочила на кровати.
— Не надо одеяла! Не надо одеяла! — закричал портрет. В последнее время у Принцессы вошло в привычку прикрывать шкатулку желтым стеганым одеялом, чтобы таким способом заставить ее замолчать. — Я буду вести себя хорошо! Обещаю!
Принцесса снова прилегла и закрыла глаза, но не успокоилась, ожидая, что шкатулка не прекратит болтовни.
— Он говорил тебе сальности?
Принцесса издала тихий стон.
— Я вовсе не хочу быть назойливой, — поспешно сказала шкатулка, помня об одеяле. — Что бы тебе ни говорили твои кавалеры, меня это не касается. Тому, кто на самом деле не существует, жизнь не так уж интересна. Понимаешь, что я имею в виду? Тебе никогда не приходило в голову, что у меня нет ничего, кроме головы? Я не могу даже погладить свои…
— Замолчи! — простонала Принцесса и снова встала. — Где ты набралась этих вульгарных, непристойных, отвратительных… — Она не договорила, закрыла лицо руками, скрючившись, точно от боли. — Почему ты меня ненавидишь?
Чего ты от меня хочешь?
— Да я, собственно, не ненавижу тебя, — возразила картина и умолкла, погруженная в свои мысли.
Обе долго молчали. Наконец Принцесса сказала:
— Ты мне как-то говорила, что Влемк-живописец писал и другие мои портреты.
Картина ответила не сразу. Потом каким-то странным спокойным тоном вымолвила:
— Да…
— И какие они? — спросила Принцесса.
— Тебе их надо самой посмотреть, — ответила картина. Ее по-прежнему спокойный, сдержанный тон мог означать что угодно.
— Так я, пожалуй, и сделаю, — задумчиво сказала Принцесса и бессильно опустила руки на колени, обратив невидящий взор на дальнюю стену комнаты. Потом сказала — Я слышала, что Влемк-живописец очень беден. Может, мне пойти к нему со своими друзьями, они могут хорошо заплатить ему, если им что-нибудь понравится.
Картина промолчала.
— Это не как подаяние, — объяснила Принцесса. — Я просто думала…
