Однако первое впечатление, что в комнате нет ничего, кроме книг, обманчиво. Через низкий проход можно видеть — или, точнее, увидел я, как только вошел, — что середина библиотеки залита лунным светом, значит, в комнате должны быть большие окна или (как это и было) стеклянные двери. Заметив красноватые блики в кругу лунного света, понимаешь, что в библиотеке есть камин, где совсем недавно бушевал огонь. Каждый вечер в сумерки я развожу в камине огонь. Но никогда не читаю — здесь мне беспокойно, вся эта мрачная масса учености давит меня своей тяжестью, тонна за тонной противоположных мнений, ведь реальность до самой сокровенной сути вещей спорна, но боюсь, что истина состоит в том, что, если я не зажгу огонь в камине, я услышу жалобы жены на то, что у нас нет прислуги. И потому я неистово тружусь в саду, подстригая живую изгородь и выбирая хвою из-под стен голубых елей… Но хватит об этом.
Сейчас в библиотеке не раздавалось ни звука. Я нащупал выключатель справа от двери и трижды нажал кнопку, пока наконец, вспыхнув искрой, свет не зажегся. Вряд ли стало светлее; фактически изменился лишь характер освещения. Осторожно, продвигая вперед сначала правую, а затем левую ногу, я бесшумно шел к освещенному кругу в центре библиотеки, на ходу открывая нож.
Конечно, в этом нет никакой трагедии. Но вдруг из-за третьей полки, так быстро, что я едва понял, откуда он появился, выскочил человек с топором и встал прямо передо мной. Он был мал ростом, не более четырех футов. К чему бы это — я не знаю, но только он был очень мал, ладно скроенный карлик, с тревожно бегающими, слегка косящими глазами, и испугался меня больше, чем я успел испугаться его; свирепого вида маленький русский (студент, подумал я), он что-то бессвязно бормотал себе под нос. В тусклом полусвете я увидел все с удивительной ясностью, точно перед смертью. Он стоял в длинном, по щиколотку, пальто, глаза ввалились, губы тряслись, в руке он держал топор. На обухе топора — кровь и, кажется, седые волосы. Я попытался заговорить с ним и не смог, не хватило дыханья. Колени у меня дрожали. Он замахнулся обухом топора, чтобы ударить меня, но в этот миг за его спиной выросла молодая женщина в платье викторианской эпохи и закричала: «Боже, что вы делаете! Вы с ума сошли?» Он повернул голову, вернее, рывком повернулся, чтобы увидеть ее, при этом топор слегка опустился. Она тоже была карлицей, хотя теперь это было менее очевидно: что-то странное происходило со мной, я перестал ощущать масштаб вещей, книги на полках стали больше и люди тоже. Карлик в ужасе уставился на девушку: никогда — в самом точном смысле этого слова, — никогда он не видел ничего подобного.
Одна часть моего сознания пребывала в таком испуге за этого маленького человечка, что я утратил способность думать, но другой его частью — во всяком случае, мне так сейчас кажется — я почувствовал, о чем он думает. Раскольников — конечно же, это был он — никогда раньше не видел английской школьницы и не мог знать, что она, так сказать, английская школьница «вне закона», но мне кажется — чисто умозрительно, — он должен был почувствовать, что она, так же как и он сам, почему-то «вне закона»; и то, что поразило его столь сильно, что заставило его опустить топор, и было из области философии: эта девушка с темными локонами, слегка припухшими веками и капризным ртом была для него явлением, о котором он не смог бы судить как о пристойном или непристойном, не зная культуры ее страны; и все же почему-то он знал, что она бросила вызов нормам своего времени и своей среды и, несомненно, была такой же отверженной, как и он сам; но отверженной моралью мира, сопоставлять которую с моралью того мира, в котором жил он сам, было бы все равно что сваливать идею об «универсальности человеческой натуры» в одну кучу со старинной псевдодоксией[11]. Так как он опустил топор и дико уставился на нее, она внимательно на него посмотрела. Он удивился и снова потянулся к топору, однако лишь дотронулся до него, но так и оставил на полу. Пожалуй, нет смысла анализировать причины его действий, но все это наводит на мысль: его понятия о добре и зле, его этические нормы и способы самозащиты и самобичевания настолько отличны от всех ее понятий, что он просто, подобно животному, повинуясь безотчетно и самозабвенно, пошел за ней в полумрак по ту сторону четвертого стеллажа.
