Толпа ахнула.
Грек кивнул.
— Как пожелаете, мадам.
Он взял карты с лотка — две для себя, две для герцогини.
Она поднесла свои прямо к лицу.
Грек показал всем, что выпало ему.
— Chinq a la banque! — крикнул крупье.
— Грек взял еще карту.
— Neuf a la banque! — объявил крупье абсолютно бесстрастно.
Герцогиня, слегка пошатываясь, поднялась на ноги и бросила на стол карты.
Ее светлость проиграла.
Она медленно развернулась и неуверенной походкой слепца поплелась к выходу.
Гардения последовала за ней.
Тетя Лили проиграла. Они обе проиграли!
Гардения проплакала всю ночь. Когда они вернулись в свой роскошный номер, она раздела тетю и уложила ее в кровать.
Та, сраженная проигрышем и опьяневшая, не разговаривала и плохо соображала. Гардения понимала ее состояние и тоже не произносила ни слова.
Лишь закрывшись в своей комнате, сняв платье и подойдя к окну, она дала волю слезам. Они покатились по ее щекам обильными бесконечными ручьями. У нее было такое чувство, что ей никогда не успокоиться.
Она пыталась убедить себя в том, что плачет из-за тетиного проигрыша, из-за опасности и безнадежности ситуации, в которой они оказались, из-за неизвестности будущего. Но в глубине души знала, что все это не правда. На самом деле ее слезы были вызваны страданием по утраченной любви, так недолго радовавшей ее, ускользнувшей так внезапно в тот момент, когда она раскрыла ей свои объятия. Страх и одиночество сводили с ума, а сердце стонало и рвалось на части.
Воспоминания о пьянящем восторге тех недолгих мгновений, когда ей казалось, что ее тоже любят, до сих пор были живы в памяти. Она закрывала глаза и вновь и вновь переносилась в то чудесное утро, когда мир восторгал ее, а будущее обещало быть ярким и прекрасным.
— Дура, какая же я дура! — шептала она, умываясь слезами, но даже самобичевание не помогало ей избавиться от боли и чудовищного чувства опустошенности.
Она плакала несколько часов напролет, но потом усилием воли взяла себя в руки и осознала, что никто, кроме нее, не поможет тете. Ей надлежало решить, как им быть.
Если за ночь, проведенную в тетином купе, она превратилась из ребенка в женщину, то сейчас из несчастной и растерянной родственницы — в человека самостоятельного и твердого.
Отойдя от окна, картина за которым была чересчур великолепной, чтобы смотреть на нее в таком состоянии, она принялась ходить взад и вперед по устланному ковром полу комнаты.
Необходимо было что-то предпринять, и чем быстрее, тем лучше.
Гардения мысленно оценила все, что у них оставалось ценного: несколько бриллиантов в чемоданчике для драгоценностей — в трех брошах, паре сережек и двух кольцах. За эти богатства они могли получить какую-то сумму, но вряд ли сумели бы продать их за те деньги, которых они действительно стоили.
«Теперь весь город станет болтать о тете, — подумала Гардения, вздыхая. — Люди догадаются, что у нее возникли финансовые затруднения, в противном случае она никогда не бросила бы на игорный стол бриллиантовое ожерелье.
Завтра слухи дойдут до управляющего отелем, и он, естественно, насторожится. А вскоре и о настоящей причине внезапного отъезда тети из Парижа станет известно всем. Тогда нас попросят выселиться из отеля…»
Гардения вспомнила о тех вещах, которые остались в доме тети, — великолепных картинах на стенах, роскошной мебели, вазах из севрского фарфора, коллекции золотых табакерок, осыпанных драгоценными камнями, позолоченном туалетном столике с бриллиантами, расположенном в спальне тети. Эти богатства стоили тысячи и тысячи франков, но теперь должны были быть конфискованными французским правительством.
Тете никогда больше не увидеть своих шикарных вещей, подумала Гардения.
Невольно ее мысли перенеслись к шиншилловой накидке.
Ей было известно, какова стоимость шиншиллового меха и как накидка могла бы им помочь, если бы они привезли ее с собой, но сердце радовалось от того, что этот символ предательства остался в Париже. Ей казалось, взгляни она на этот подарок герцогини еще разок, и от стыда и отвращения у нее потемнеет перед глазами.
Все, что у них имелось, помимо драгоценностей, были тетины платья. Гардения плохо разбиралась в подобных вещах, но догадывалась, что за подержанную одежду много денег не получишь. Их могли купить разве что небогатые актрисы и второсортные проститутки, естественно, за гроши. Кто еще был готов опуститься до того, чтобы носить платья герцогини, в которых она больше не нуждается? Неизбалованные деньгами и нарядами женщины вообще нашли бы шифон и кружева, парчу и изысканные вечерние туалеты ненужными и смешными.
