- Что молчишь, брате? - тихо спросил Серпуховской.
- Слово с духом исходит, а ум в молчании начальствует... Токмо не было пищи уму в ночи бессонные, токмо червь сосал меня... Ведомо стало мне от того же гонца, коего привез на Москву беглый полоняник, что Михаил Тверской не добился крестоцелования от Воло-димер-града, тамо люди ответили ему: есть у нас князь законный! И то любо мне, бояре, и молю бога, что и иные все грады такоже верны станут.
- Без войска Михаил? - спросил Иван Минин.
- Устыдился брать войско татарское да наводить его на Русь - о душе, поди, думал, - ответил Дмитрий.
- Аль серебра недостало? - удивился Монастырев,
- У сатаны бы вылгал тыщонку! - поддержал дружка Кусаков.
- Тот токмо душу берет в заклад! - ввязался в смешки Свиблов и посмотрел на князя: не шибко ли развеселились?
Великий князь покачал головой и выдал совету еще одну новость:
- Ведомо нам учинилось, что Михаил Тверской в Сарай Берке оставил хану сына родного... за десять тыщ рублев.
Охнула ответная, замерла, только Владимир Серпуховской нервно пощипывал светлый ус да Дмитрий Боброк снова загладил ладонями по коленкам и изрек:
- Ирод!
- Истинно ирод!
- Козел тверской!
- Вишь, широко как размыслил: с Литвою - в зятьях, сыном от Орды откупился, как же тут не стать великим князем? - всплеснул руками Шуба.
- Чего мыслишь, княже? - спросил Свиблов насовсем как брат-тиун, добавил: - Дмитрий свет Иванович?
- А то и думаю: Михаил наехал не один - с великим послом хановым, Сарыхожою, а тот при крепком полку татар и велит мне ехать во Вол-одимер-град, дабы самому узреть, как станет посол ярлык ханов Михаилу всучать.
- Не бывать тому!
- Не бывать Москве под Тверью!
- Не бывать московскому медведю под тверским козлом!
Палата гудела вся разом, крики заглушали друг друга. Лица раскраснелись. Руки рубили воздух, как на бранном поле, и ругань, черная, обидная, по тверскому князю, по всему его княжеству хлестала наотмашь. Дмитрий слушал все это, надо бы радоваться вновь, а он не мог: так легко подымается единоверец на единоверца. "Вот оно! Вот она, погибель земли русской, зачатая еще на Калке-реке..." Но сейчас и эти раздумья не могли отвлечь его от жестокой мысли о походе и наказании строптивого соседа.
Тут поднялся с лавки Боброк, и все приумолкли, а он прошел тяжелым шагом немолодого уже человека к оконцу и медленно налил полную кружку сыти. Медовым духом повеяло по палате. Боброк оглядел всех, молча выпил и снова оглядел. Вытер широкую бороду-лопату и только после этого веско изрек:
- Не бывать Москве под Тверью. Сбирай полки, княже!
* * *
В переходных сенях новый мечник раздавал боярам оставленные на лавках мечи. Хмуро посматривали ближние княжьи люди на юношу: "Эва! Приластил себя ко князю! Пиявочна душа, присосал себя ко князю и радехонек..."
Недолюбливали бояре новых людей, заводившихся около князя, особенно молодых, уж больно скоры и востры они на слово - чище татарской сабли бреют. Вот Кочевин-Олешинский выступил из ответной, глаза выкатил в удивлении, волосы пальцами боронит одной рукой, бороду - другой, будто голову разодрать намерен на части. Нет, чтобы молча меч принять, уколол, назвал по-старому:
- Дай-кося мой меч, Михайло-сокольничий! Молча Бренок подал ему меч в дорогих ножнах - на сорок гривен серебра.
- Казной-то поверстан? - ткнул Олешинский Брен-ка кулаком в живот.
Слава богу, сдержался Бренок, не ответил тем же, но благочестиво изрек:
- Я князю служу не за злато и благо - молю ему по вся дни за душу христианскую его.
Тут Митька Монастырев сунул меж ними медвежью голову, схватил меч в золоченых ножнах и стал его прилаживать к поясу.
- Эй! Эй! Тать окаянный! Почто меч мой похэтил? А? - взревел боярин Шуба, вмиг налившись краской злобы,
А Митьке того и надо: заржал так, что из княжей половины испуганно выглянула сенная девка, но увидала здоровенного красавца и убралась, охнув, - неделю Митька сниться будет...
- Яко тать, на чужое добро накинулся?
- Держи, боярин Акинфей! Не надобен мне твой позлащенный меч, понеже годен он тохмо девок пугать. А ну, Бренок, дай-кося мой!
