Мы с дедом переглянулись. Шилинги это много или мало? Дед побывал в Австрии во время войны, штурмовал Вену, но о шиллингах успел подзабыть.
Впрочем поездка на автомобиле нам всё равно не светила и мы перебрались к другой группке, где взлохмаченный молодой человек в очках повествовал о том, что всё еврейское население его городка укатило прямиком в Вену на туристических автобусах Совавтотранса.
— Извините, уважаемый, — Вежливо перебила рассказчика аккуратненькая беленькая старушка заботливо уложенная родственниками на сборную туристическую раскладушечку. — Если это так хорошо, то почему все уехали автобусами, а вы таки летите самолетом?
— Ох, вей! Пока я собирался, решал, пока оформлял диссертацию… потом защищал ее. Наконец получил удостоверение кандидата наук… и решился ехать. Вы знаете, к тому времени уже не набралось евреев и на один автобус! Вот приходиться лететь…
— Не бойтесь, молодой человек. Я тоже лечу первый раз в жизни. — Сообщила старушка, счастливо откинувшись на подушку.
Мы протиснулись между грудами багажа дальше, для нашей семейки автобус оказался слишком велик. Да и вообще, интеллегентный, научно-технический Харьков традиционно отправлял космополитов в Вену через Шереметьево-2 под звуки веселеньких маршей в чистеньких вагонах фирменного поезда. Так уж получалось, что беглецам доставались всегда одни и те же номера купе в вагонах состава. Это являлось большим удобством как для бдительных и любопытных чекистов, так и ушлых московских привокзальных рэкетиров, сдиравших последние жировые накопления при перевозке страдальцев в аэропорт. Но что оставалось делать?
— Вы берите три купе, не меньше. — Наставляла нас пышная блондинка в кожанном пальто и оренбургском платке. — В одном будете ехать сами, а в других сложите чемоданы и запустите провожающих.
— Так может нас и провожать окажется некому… — Заикнулся было дед.
— Как так некому? У вас там, что все уже повыехали? Вы вот сейчас, в каком качестве сюда заявились? На экскурсию или помогать вещи тащить?
— Да, вообщем-то вы правы, мы — провожающие. — Признался дед.
— Ну вот, видите, следовательно найдутся люди, которые вас поедут проводить, покрутиться, посмотреть, набраться опыта, решимости. Все мы так — сначала провожали, теперь вот сами… — Она всхлипнула. — Какой я ремонт сделала! Если бы вы только знали. Какие деньги вложила, а зачем?
Мы её поняли и тоже грустно вздохнули. Под руководством неугомонной мамочки всё прошлое лето всей семьей белили, красили, клеили обои. Умудрились перекрасить даже ванну и газовую печку в абстрактный кровавокрасный цвет. Правда когда пришедшая в гости женщина-врач зашла помыть руки и упала от вида наполненной алой водой ванны в обморок мы дружно взялись и вновь отмыли эмаль растворителями до первозданного белоснежного состояния. А воду в ванне держали не нарошно, просто на случай отключения водопровода, без злого умысла. Красную газовую печку вскоре тоже пришлось менять и покупать новую, обычную. От жара патентованная краска пошла лущиться, и получилось будто пятнистое железное чудо переболело ветрянкой. Это было настолько страшное зрелище, что ЖЭК отказался даже принимать ее для сдачи в металлолом.
— Что, и вы тоже? — Затравленно спросила блондинка посмотрев на наши печальные лица. — Это же какое то наваждение. Только еврейская семья делает ремонт, как срывается с места и несется в дальние края все распродав и подхватив жалкие, набитые матрешками чемоданы… Дама жалобно всхлипнула и потянулась за носовым платком.
Так переходили мы от одной группки к другой и дед мусолил в руках знаменитую общую тетрадь, заведенную мамочкой еще до моего рождения, во времена первой, неудачной попытки вырваться за рубеж. Напутствуя нас перед поездкой она несколько раз строгим учительским голосом повторяла:
— Запомните, зарубите себе на носу. Вы едете не кататься, а по жизненно важному делу. Всё фиксируйте, записывайте. Не вздумайте потерять тетрадочку — в ней наше спасение, весь накопленный поколениями эмигрантов опыт. Внимательно следите за Фимочкой, смотрите, что и как он делает. Он умней нас, хотя бы потому, что уезжает, а мы все еще чухаемся.
