Мрачила тень душевного разлада
Его лицо. Шла тайная война:
Любовь и вера в нем схлестнулись люто.
"Мой сын - муртед... отступник... О, Аллах!..."
И страшная, мучительная смута
Читалась в отуманенных глазах.
Слуга Аллаха, подавляя страх,
Вновь устремился, как безумец, к сыну,
Обнял, дрожа, поцеловал в глаза,
И в лоб, и в щеки... Бурная гроза
Вдруг оросила чахлую пустыню,
И к голове приникла голова...
Рыдали безутешно оба - два.
...Но вдруг отец зачем-то отлучился.
Донесся плеск струящейся воды.
Вернулся вновь. По блеску бороды
Сын догадался, что старик умылся...
Сын уязвлен. "Я для него поганый...
Я для него отрезанный ломоть..."
Любви к отцу не в силах побороть,
Сын уходил с кровоточащей раной.
Они расстались. Мохаммед Али
Понуро брел по набережной Волги.
Извозчики, кареты, корабли
Маячившие в дельте невдали,
Попы и муллы, шапки и ермолки,
Разноязычный, разношерстный люд,
Траву жующий с важностью верблюд...
Он вспоминал недавние событья...
Его пытались недруги убить,
Потом решили в Волге утопить
(Наймита было просто подкупить)
"Силен был перс... И не успей уплыть я..."
В Дербенте, потерявшая надежды,
Отступника оплакала родня,
Слезами окропив его одежды,
Как будто бы приживе хороня.
Отцовский гнев. И он - домашний узник.
Друзей и доброхотов дружный хор:
"Кяфирам ли, врагам ли ты союзник?
Грешно идти отцу наперекор!"
Напрасны просьбы Макферсона, Глена:
Не вырвать неофита им из плена.
Тогда они прибегнули к угрозам,
Стращая губернатором и - зря...
Гаджи Кязим утер обоим нос им:
"Тут дело не про вас, не про царя..."
Но все ж вмешался в дело сам наместник,
А следом астраханский полицмейстер,
И - в миссию Мохаммеда Али
Вновь отвели... вернее, упекли...
Как он жалел опального отца,
Лишенного доверия и сана
Как мнимого клеврета Али-хана*,
Врага царя, а ныне беглеца,
Сокрытого в ауле Дагестана...
Дербент, Дербент... "Железные Ворота",
Известные с эпохи Геродота...
Изменчивы истории ветра,
Встарь Ширваншахи, после - Сефевиды,
Сменялись стяги, гербы и эгиды,
Приветивший неласково Петра,
Он был под властью хана Фатали,
И вновь армады с севера пришли, Империя воззрилась на Кавказ.
Вот город ключ вручает в третий раз
Российскому опять же генералу,
По слухам, честь доверили сию
Столетнему седому аксакалу,
Вручавшему такой же ключ царю...
Седой Дербент был яблоком раздора
Держав великих, сопредельных стран...
Решенье исторического спора
Фортуне уступил Азербайджан.
А что наш потрясенный неофит?
Он в миссию шотландскую спешит.
Учитель по восточным языкам,
Он кое-как перебивался сам,
Отцу давал посильное подспорье.
Хотя они отныне в лютой ссоре,
Любовь и кровь окажутся сильней,
На взлете славы сказочной своей
Добьется сын избрания Гаджи
На должность местного корреспондента
С окладом в сотню дорогих рублей,
И письмена из старого Дербента
Ученые пополнят стеллажи.
...Тем временем, отчаявшись вконец,
Все волей Божьей объяснил отец.
"Так Бог решил, что сыну быть кяфиром,
К чему роптать? Всевышний правит миром..."
В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
Я в церкви не числюсь, в мечеть не ходок,
Какого я теста - то ведает Бог,
Я дервиш безбожный, ни ада, ни рая
Не знающий путник, вершитель дорог.
Омар Хайам
Его вела не пошлая корысть, Не жажда социального удобства В стране, где крест простерся вширь и ввысь,
Но не было разгула ксенофобства,
Хотя б до тех невыносимых пор,
Когда в чести не разум, а топор.
К тому же, он принял не православье.
Пресвитерьянство, чуждое Руси,
Вряд ли сулило путь доступный к славе,
Хотя Господь един на небеси.
Нет, дело тут не в выборе прихода, Не в предпочтенье церкви и креста...
Его влекла духовная свобода,
Отвага знать и мыслить до конца,
Воспитанный схоластикой ислама
Заложник аскетических тенет
Дерзнул вступить под сень чужого храма,
Чтоб знать, чем Запад дышит и живет.
Прекрасна нега женщины Востока,
Прекрасна роза в утреннем саду...
Но велено уставами пророка
Скрывать чадрой живую красоту.
Он думал про улыбку Монны Лизы,
Мерцавшую сквозь долгие века,
Пленившую капризные столицы,
И знатока, и даже вахлака.
Что говорить о "Махе обнаженной",
