Эллери встал и направился к телефону.
* * *
Трубку на другом конце провода схватили во время первого же гудка.
— Алло. — Голос Марты звучал сухо и напряженно.
Прежде чем Эллери успел ответить, послышался крик Дерка:
— Черт бы побрал этот телефон! Положи трубку, Марта! Кто бы ни звонил, пускай убирается к дьяволу!
— Но, Дерк… Алло?
— Это Эллери, Марта.
— Эллери? Здравствуйте, дорогой!
Эллери передернуло от явного облегчения в ее голосе.
— Как поживаете? Почему мы так давно вас не видим? Откуда вы звоните?
Голос Дерка что-то раздраженно рявкнул.
— Не хочу вам мешать, чем бы вы ни занимались, — сказал Эллери. — Никки дома?
— Никки, это тебя.
— Я возьму трубку в гардеробной, Map, — послышался голос Никки.
— Вот именно, — подхватил Дерк.
— Не обращайте на него внимания, Эллери, — рассмеялась Марта. — Он сейчас поглощен своим романом… Хорошо, Дерк, иду… Почему бы вам не зайти попозже, Эллери? Дерк очень хочет с вами повидаться. И я тоже.
— Может быть, зайду, Марта, если смогу выбраться.
— А вот и я, — произнес запыхавшийся голос Никки, прибежавшей в гардеробную. — Положи трубку, Map! Девушка имеет право на личную жизнь.
— Пока, — засмеялась Марта, и Эллери услышал щелчок.
— Все в порядке, Никки?
— Да. Дерк задержал ее.
— Что произошло?
— Вы в…
— Да.
— А он?
— Все еще здесь — ждет. Значит, это из-за Дерка?
— Да. Ему вечером вдруг приспичило читать свою книгу Марте, и он проявлял такой энтузиазм, что, естественно…
— Больше не объясняйте. Но Марта разве не собиралась уходить?
— Да. Сказала, что на встречу с художником-декоратором. Потом она куда-то позвонила, повернувшись спиной, и передала сообщение, что миссис Лоренс в последний момент выяснила, что не сможет прийти и позвонит завтра договориться о следующей встрече.
— Сообщение он не получил. Хорошо, Ник. А то я забеспокоился…
— Что вы намерены делать?
— Поторчу немного здесь. Может быть, загляну позднее.
— О, пожалуйста, приходите!
Эллери вернулся к столику.
Во время его отсутствия произошли некоторые изменения. Худощавый маленький человечек в смокинге стоял у столика Харрисона, опираясь на него ладонями, и что-то говорил. У человечка были остроконечные уши и мефистофельская ухмылка, а собственные слова его явно забавляли. Однако они не забавляли Харрисона. Он выглядел старым и безобразным. Длинные красивые руки с такой силой вцепились в тарелку, что костяшки пальцев побелели. У Эллери возникло странное чувство, что в этот момент Вэн Харрисон больше всего на свете жаждет швырнуть тарелку в лицо собеседнику.
Когда человечек в смокинге повернул голову, Эллери узнал его. Это был Леон Филдс.
Информационная колонка Филдса «Потихоньку и изнутри» была piece de resistance[57] более чем шестисот ежедневных газет, удовлетворяющим аппетиты миллионов читателей к слухам, сплетням и инсинуациям. Самые сочные абзацы посвящались вчерашним экскурсиям автора по бродвейским супермаркетам и кафе. Как сказал Эллери один остряк однажды вечером в «Колони», где они наблюдали за Филдсом, прыгающим от столика к столику, «один намек на то, что Леон находится поблизости — и никто не сможет спокойно спать».
У Филдса была мрачная репутация человека, никогда не теряющего след. В «Риальто» говорили, что, пока он рыщет вокруг, нельзя быть уверенным ни в чем, кроме смерти и налогов.
Эллери с клиническим интересом следил за его карьерой, и лишь недавно ему пришло в голову, что Филдса бессовестно оклеветали. Доказательства были скрытыми и бессистемными, но все же они имелись. Если рассматривать деятельность Филдса без предубеждений, то она выглядела строго моральной. Он никогда не преследовал невиновных — его жертвы всегда были в чем-то повинны. Никто не мог заставить Филдса проглотить собственные слова, какими бы неприятными они ни были. Все, что он публиковал, соответствовало фактам. Многие мишени других обозревателей Филдс щадил, ибо они были всего лишь жертвами обстоятельств. Он был скор и на обвинение, и на защиту, и некоторые из его самых беспощадных операций предпринимались в интересах беспомощных и обиженных. Однажды Филдс написал в своей колонке: «На прошлой неделе один тип назвал меня сукиным сыном. Спасибо, приятель. Моя мать была забитой собачонкой. А ваша?»
