– Харольд Норвежец. У него в Фингале большое поместье.
– Красивый, – заметила Килинн.
Она вспомнила, что уже слышала об этом норвежце раньше. Хотя он был уже не молод, его ярко-рыжие волосы почти не тронула седина и от всего его облика веяло свежестью и силой.
– Он хромой. Говорят, еще с детства, – добавила жена брата.
– Это ерунда, – откликнулась Килинн и, когда всадники приблизились, улыбнулась ему.
Они немного поговорили все вчетвером. Когда же Моран взглянул на своего друга, ему показалось, что Харольд вовсе не торопится продолжить путь. И до того как они расстались, норвежец предложил Килинн на следующей неделе проехаться с ним верхом до его поместья. Она с благодарностью согласилась, и они уговорились на следующий вторник.
К июню их частые встречи стали предметом радостных обсуждений для их родных. Дети тоже не противились. Старший сын Килинн Арт уже давно мечтал занять место своего отца в управлении поместьем и не стал бы сильно расстраиваться, если бы его мать с ее неуемной энергией позволила бы ему самостоятельно заниматься семейными делами. Остальные ее дети, по правде говоря, тоже были бы рады заполучить добродушного норвежца в качестве нового отца в надежде, что он поможет им избавиться от мрачных воспоминаний о Кормаке. Что до детей Харольда, то они любили своего отца, Килинн считали вполне достойной его и были бы только рады, если бы она сделала его счастливым. Так что оба родителя вполне могли продолжать наслаждаться обществом друг друга, не опасаясь причинить боль никому из своих близких.
Их отношения начались довольно непринужденно, с того самого дня, когда они вместе поехали верхом в Фингал. Как бы невзначай Килинн спросила его об искалеченной ноге. Вопрос прозвучал вполне естественно и дружелюбно, но они оба понимали, что после долгих лет заботы о больном муже ей вовсе не хочется снова взваливать на себя такую обузу. Харольд объяснил ей причину своей хромоты, а потом рассказал о той угрозе, которую получил еще в детстве, и о том, как поклялся себе сделать все, чтобы больная нога не помешала ему победить в будущей схватке.
– Теперь моя хромая нога, пожалуй, даже крепче здоровой.
– И совсем не болит? – заботливо спросила Килинн.
– Нет, – с улыбкой ответил Харольд. – Нисколько.
– А тот датчанин, который хотел тебя убить?
– Я не видел его уже двадцать лет, – засмеялся Харольд.
Поместье Харольда впечатлило Килинн. Ей незачем было считать его скот, но она, конечно же, сосчитала, и оказалось, что у нее самой лишь на десять голов больше. Килинн была слишком горда, чтобы выйти замуж за человека намного ниже ее прежнего положения, да и дети наверняка с настороженностью отнеслись бы к бедняку. Однако ее внимательный взгляд все же сразу отметил кое-какие огрехи, которые можно было подправить в его владениях. Разумеется, Харольду она ничего не сказала, но мысль о том, что она может блеснуть своими талантами в имении Фингала и даже заслужить восхищение, нравилась ей. И не потому, что она хотела затмить Харольда или как-то возвыситься над ним. Слава Богу, с таким мужчиной, как он, это было бы попросту невозможно. Но вдруг, подумала она, ему было бы приятно сказать своим друзьям: «Вы только посмотрите, что сделала моя умница-жена!»
Еще несколько недель Килинн наблюдала и расспрашивала. А когда убедилась в том, что норвежец во всем ей подходит, позаботилась и о том, чтобы сделаться желанной для него.
Харольд не мог не признать, что внимание зеленоглазой красавицы ему льстит. Хотя Килинн привлекла его еще с той встречи у Тингмаунта, по-настоящему она завладела его мыслями через неделю, после одного небольшого происшествия. Когда они приехали в поместье, он спрыгнул с лошади, а потом протянул руки, чтобы помочь спешиться ей. Хотя руки у него были очень сильными, взяв ее за талию, он невольно напряг больную ногу, потому что не знал, какой вес ему придется поднять. Однако Килинн оказалась легкой, словно перышко. Прежде чем ее ноги коснулись земли, она с улыбкой поблагодарила его и повернулась в его руках, и он вдруг с удивлением ощутил, какое сильное и гибкое у нее тело. Такая сила в сочетании с необычайной легкостью сулила немало чувственных наслаждений, подумал он.
