Но что, если она не уступит? Как тогда ему следует повести себя? Неужели из-за ее Бога он действительно готов отказаться от нее? Разве не будет он потом жалеть о своем решении, если она выйдет замуж за другого? Снова и снова Харольд задавал себе эти вопросы, и каждый раз ответ сводился к одному и тому же. Дело было не в самой ее просьбе, а в том, как она преподносила эту просьбу. Только это имело значение.
Июнь уже близился к концу, когда он снова отправился в Ратмайнс. Несмотря на то что прошло время, он так и не решил, как ему поступить. Он не знал, согласится ли на обряд крещения, не знал, женится или нет. Подъехав к высокой земляной стене, обнесенной частоколом, он не придумал ничего лучше, чем просто наблюдать, слушать и следовать своему чутью, а там видно будет. В конце концов, сказал он себе, направляя коня к воротам, всегда можно уйти и вернуться в другой раз. Одно только беспокоило его: как самому начать разговор на столь щекотливую тему? Когда он увидел, что к воротам идет Килинн, он все еще терялся в догадках. И решил просто положиться на удачу.
Килинн встретила его с улыбкой и пригласила в дом. Рабыня подала им мед. Килинн сказала, что очень рада его приезду. Ему сразу показалось, что в ее речи и даже манерах появилось нечто новое. Какая-то почтительность, что ли.
– О, Харольд сын Олафа! – сказала она. – Как я рада, что ты приехал. После нашей последней встречи мне было так неловко за свою дерзость.
– Это вовсе не было дерзостью, – возразил Харольд.
– Ну что ты, конечно же было! – пылко воскликнула Килинн. – Ты оказал мне такую высокую честь своим предложением. Даже не смею надеяться, что ты повторишь его вновь. А я дерзнула ставить условия человеку, которого так уважаю…
– Твой Бог очень важен для тебя.
– Это правда. Конечно. И поскольку я верю, что только Он и есть истинный Бог, я очень хотела поделиться… Разумеется, не стану отрицать, – она легонько коснулась его руки, – я была бы очень счастлива, если бы ты когда-нибудь пришел к подлинной вере. Но это не оправдывает меня. Я ведь не священник. – Она немного помолчала. – Мне так хотелось сказать тебе все это и попросить у тебя прощения.
Исполнено все было блестяще. И даже если ей не удалось обмануть его до конца, самолюбию его она явно польстила.
– Ты добра и великодушна, – с улыбкой произнес он.
– С моей стороны это всего лишь знак уважения, которого ты безусловно заслуживаешь. – Килинн снова дотронулась пальцами до его руки, а затем, выждав несколько мгновений, добавила: – И вот еще кое-что…
Она подвела его к небольшому столику, на котором лежало нечто, накрытое куском ткани. Предполагая, что это может быть блюдо с каким-нибудь угощением, Харольд наблюдал за тем, как она осторожно снимает холстину, но вместо еды неожиданно увидел на столе какие-то маленькие предметы, блеснувшие в слабом свете комнаты.
Подойдя ближе, Харольд застыл в изумлении.
Это были шахматы. На отполированной деревянной доске стояли великолепные шахматные фигуры, вырезанные из кости и украшенные серебром. Он уже видел их прежде в мастерской Морана.
– Это для тебя, – сказала Килинн. – Подарок в знак моего уважения. Я знаю, – добавила она, – остмены любят играть в шахматы.
Викинги действительно отчего-то воспылали любовью к этой древней игре, хотя их привязанность к шахматам могла отчасти объясняться и тем, что резные фигурки нередко представляли собой немалую ценность. Сам Харольд почти не играл в эту игру, но был искренне тронут тем, что Килинн так хлопотала из-за него.
– Мне хотелось, чтобы они стали твоими, – сказала она, и Харольд не нашелся, что ответить.
Конечно же, он понял, что она его переиграла. И наверняка готова была биться об заклад, что рано или поздно он обратится в христианскую веру, только чтобы доставить ей удовольствие. Да он и сам не исключал такой возможности. Однако после того, как она завела этот разговор, а потом столь благосклонно отступила, он сделался ее должником. Разумеется, все ее уловки Харольд быстро распознал, но ничего не имел против. Ему было достаточно того, что она поняла свою ошибку и своим новым поведением показала свое раскаяние. А это уже хорошо, рассудил Харольд.
